Мой дом – чужая крепость. Евгения Горская
я занята. Я тебе перезвоню. – И Корсун вдруг рассмотрел, что глаза у нее необычные, светло-карие, почти желтые, как у кошки. В школе он почему-то этого не замечал.
Мужика в темной куртке, вышедшего из прохода между домами, они заметили одновременно.
– Сиди, – бросил Корсун. – Не высовывайся. Ты приметная, а меня он не знает.
Темная куртка перемещалась по направлению к метро, Корсун нагнал мужика быстро, не особо маскируясь, вошел за ним в вагон. Преследуемый вышел на «Комсомольской», бодро двинулся навстречу толпе граждан с чемоданами – не иначе, как пришел какой-нибудь вечерний поезд – и тут Корсун его потерял. Он еще пометался немного, пытаясь высмотреть знакомую куртку, но отягощенные багажом пассажиры свободы для маневра не давали, и стало ясно, что с заданием он не справился.
Видимо, Дима задремал, потому что не сразу вспомнил, что лежит на диване, так и не сняв брюк.
– Мить, давай мириться, – прошептала Ася, усевшись на краешек дивана. Потормошила его рукой и привалилась к коленям.
Минуту назад он бы не поверил, что такое возможно: жена сама пошла на перемирие.
– Давай, – вздохнул Колосов.
Ему стало жалко Асю, она же не виновата, что Тоня решила уволиться. Ему вообще почти постоянно было жалко жену, с самого начала, даже когда она еще была его невестой.
С жалости, собственно, все у них и началось.
Он учился тогда на третьем курсе. Группа сдала последний экзамен, впереди ждали каникулы, и ничего прекраснее того давнего летнего дня не было. А может, ему сейчас только так кажется, потому что тот день был холодный, ветреный, то и дело принимался идти дождь. Дима, как обычно, сессию сдал на «отлично», собой был доволен и снисходительно успокаивал Тоню Невзорову, получившую на том последнем экзамене тройку. Невзорова тоже училась хорошо, не так блестяще, как он, конечно, но неплохо, и тройка могла подпортить ей диплом. Он экзамен сдал первым и потом долго болтался около аудитории, и только когда из нее вышла расстроенная Невзорова, вместе с ней направился к метро. Впрочем, в то время он почти всегда дожидался Тоню после экзаменов, хотя вовсе не считал себя ее парнем. Или все-таки считал?
По дороге к метро полил дождь, они еле успели заскочить в маленькое летнее кафе – несколько пластмассовых стульев под тряпичным навесом. Они взяли тогда по порции шашлыка и по бутылке пива, но пиво Тоне не понравилось, и он принес ей бутылку минералки.
Дождь распугал прохожих, все стулья очень быстро оказались занятыми, рядом с ними две тощенькие девчонки уныло потягивали пиво. У Тони тогда были очень длинные волосы, почти до середины спины. Они развевались на ветру, и Тоня сколола их пластмассовой заколкой. Он до сих пор помнил, как радостно ему было смотреть на Тоню и какой красивой она ему казалась. В ней чувствуется порода, сказала о ней мама, когда впервые ее увидела. «Породистая» Тоня, почти без косметики, высокая и стройная, в модных тогда серых джинсах и серой же блузке, так разительно отличалась от сидевших рядом девчонок, что ему стало их жалко. Девчонки казались невзрачными: растрепанные,