И. Г. Эренбург и его эпистолярное общение с властями. Е. В. Суровцева
и Цветаевой Пастернак ничего не знал, поэтому за искажение его речи он обиделся только на Эренбурга. Судя по всему, Пастернак действительно сказал нечто совершенно неподходящее: «Я сказал: “Я понимаю, что это конгресс писателей, собравшихся, чтобы организовать сопротивление фашизму. Я могу вам сказать по этому поводу только одно. Не организуйтесь! Организация – это смерть искусства Важна только личная независимость. В 1789, 1848, 1917 годах писателей не организовывали ни в защиту чего-либо, ни против чего-либо. Умоляю вас – не организовывайтесь!”» (из воспоминаний Исайи Берлина) [9, с. 521–521]. А в сборнике докладов и выступлений на конгрессе [27] вошёл такой вариант: «Поэзия останется всегда той, превыше всяких Альп прославленной высотой, которая валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы её увидеть и подобрать с земли; она всегда будет проще того, чтобы её можно было обсуждать в собраниях; она навсегда останется органической функцией счастья человека, переполненного блаженным даром разумной речи, и, таким образом, чем больше будет счастья на земле, тем легче будет быть художником» (цит. по: [30, с. 229]). Однако досталось Эренбургу не только от Пастернака, но и от начальства. «В “Известиях”, а потом – полностью – в “Литературном критике” печатались очерки Эренбурга о Парижском конгрессе. И в одном из них он, разумеется, рассказал и о выступлении Пастернака. В этом его рассказе была такая фраза: Когда Тихонов перешел к оценке поэзии Пастернака, зал стоя, долгими аплодисментами приветствовал поэта, который доказал, что высокое мастерство и высокая совесть отнюдь не враги.
Безобидная реплика эта вызвала резко негативную реакцию в печати. Возник даже легкий международный скандал.
Отчасти причиной этого крутого начальственного окрика было, конечно, имя Пастернака, упомянутое в положительном контексте. Но основной гнев начальства был направлен на слово “совесть”. Слово это всегда вызывало у большевиков судорогу отвращения. Начало этой славной традиции положил сам Ильич в одной из своих статей о Л. Н. Толстом» [36]. Речь у исследователя идёт о следующем пассаже из текстов вождя мирового пролетариата: «Либералы выдвигают на первый план, что Толстой – “великая совесть”… Разве это не выдвигает на первый план того, что выражает предрассудок Толстого, а не его разум, что принадлежит в нём прошлому, а не будущему, его отрицанию политики и его проповеди нравственного усовершенствования, а не его бурному протесту против всякого классового господства?» [5, с. 209]. «Применительно к Пастернаку, – вернее, к реплике Эренбурга о нём, – тут добавилась ещё прямо выраженная обида за других советских писателей, у которых (так были истолкованы эти эренбурговские слова) с совестью будто бы дело обстояло не так хорошо, как у Бориса Леонидовича» [36]. «Начальственный окрик Эренбургу по этому поводу был высказан в редакционной статье “Комсомольской правды”. Статья называлась “Откровенный разговор” и посвящена была Пастернаку. Реплика Эренбурга упоминалась там мимоходом