Посткарантин. Злата Косолапова
кушетке.
Усевшись поудобнее на эту самую кушетку, я вытерла кровь с уголка губ и скептически посмотрела на то, как она размазалась по моей руке. Больно-то как…
– Антон, ну как, жива-то Машка будет? – спросил вдруг Эдуард Валентинович.
– Конечно, конечно, – вежливо, но прохладно улыбнулся Антон. Он был зол, ужас как. – Ещё как. Вы не волнуйтесь. Спасибо вам, Эдуард Валентинович.
– Тогда пойду я, наверное, а, Машка? – как-то уж очень растерянно пробормотал Рожков – видно было, уходить ему не хотелось, а надо было. – А то меня Колька там ждёт, кабы не спалил что… А ту всю ночь колупаться там будем… Справитесь тут без меня?
Антон усмехнулся.
– Эдуард Валентинович, идите, конечно! Справимся. И можете не беспокоиться, я Машу в обиду не дам.
"Козёл", – подумала я, исподлобья глядя на Спольникова. Рожков-то, конечно, ни про какие опыты ничего не знал. Тот подмигнул мне, и я, чуть покраснев, улыбнулась ему в ответ. Повернувшись к Рожкову, я поблагодарила его:
– Ещё раз большое Вам спасибо, Эдуард Валентинович. Если бы не Вы, вот уж поистине не знаю, чтобы со мной было…
– Эх, Машка!… Найду я управу на сволочь эту! – Рожков раздосадовано махнул рукой.– Найду, точно тебе говорю!…
Эдуард Валентинович ушёл, и Спольников повернулся к Арине.
– Арин, сходи, пожалуйста, к операционной, покарауль Давыдова. Расскажи ему всё, как освободится, и пусть сюда идёт. Ладно?
– Да, Антон Дмитриевич, – процедила она. – Конечно.
Арина поджала губы, глядя на Спольникова с непомерной досадой, даже обидой, блестящей в глазах. Ревнует, чего уж. Дура. Эта Арина не в себе, вот точно.
Медсестра ушла. Ожидая Спольникова, я подняла лицо и окинула взглядом стол Антона: бумаги на столе были сложены в ровные стопки; маленькие мензурки, градусники, куски белоснежной ваты и склянки с кровью стояли чуть поодаль в некоей хаотичности. Я была уверена, что после того, как уйду, Спольников, как настоящий педант, с особой аккуратностью расставит все свои вещи по местам.
Некоторое время я молчала, глядя в одну точку на сером, потёртом линолеуме, застилающем пол. Скрипнула дверца деревянного шкафа, выкрашенного в белый цвет, зашуршал картон. Спольников взял что-то с полки и почти сразу поставил обратно. Я смотрела вниз и едва ли видела всё это, однако была так напряжена и сосредоточена на угнетающем меня напряжении, что любая деталь, мной подмеченная сейчас и ранее, позволяла мне живо представлять всё происходящее.
Послышались шаги.
Антон подошёл к кушетке, на которой я сидела без всякого движения, и разложил склянки на маленьком круглом столике: бинты, йод, пластырь, вата, стакан воды, обезболивающее и ещё что-то. Кажется, перекись водорода.
Приняв обезболивающее, горькое до дрожи, я поморщилась. Наклонившись ко мне, Спольников осторожно начал обрабатывать раны на моем лице. Хотелось ударить его как следует, но толку-то с этого будет чуть, разве что услада для души.
Десять