Капля духов в открытую рану. Катя Качур
еды и нечеловеческой нагрузки – его взяли сразу на второй год обучения, но программа была очень сложной, к тому же курс, на который он попал, невзлюбил провинциального гения. И прежде всего из-за Филизуга. О Филлипе Андреевиче в Гнесинке ходили гадкие слухи. Об этом Славочка узнал в туалете после первой недели обучения. Два альтиста стояли в очереди в кабинку, и когда Славочка просачивался между ними на выход, пропели: «филь-кин маль-чик с паль-чик!»
Дарья Сергеевна тоже почувствовала неладное. Недели через три после того, как Славочка с Филизугом сели в поезд, она встретилась возле подъезда с учительницей из музыкальной школы и гордо сообщила ей, что сын принят в Гнесинское училище и отбыл с педагогом в Москву.
– Он у вас умница, – подтвердила учительница, – вот только где будет работать Филипп Андреевич?
– Будет преподавать, как и прежде.
– В Гнесинке? Нееет. Туда ему путь заказан, ему чуть статью не пришили, за мужеложство.
Дарья Сергеевна не знала такого слова, но ночью заснуть не могла. Она соединила в голове все соты в один улей, и руки ее стали ледяными от ужаса. На следующий день состоялся разговор с Катюшей, мужем и его сестрой, живущей в соседнем доме. Было решено, что Катюша переедет жить к тете, и будет заканчивать старшую школу под ее надзором, муж закодируется и бросит пить, а она поедет помогать Славочке в Москву. Вскоре на Казанском вокзале в 5.38 утра ее с двумя чемоданами встречал Филипп Андреевич – Славочка лежал с температурой.
– Зачем вам два чемодана, мама? – спросил невыспавшийся Филизуг.
– Кастрюли, крупа, мед, варенье, – она перечисляла это и смотрела Филу между глаз, будто вбивала туда длинные гвозди.
– Крупааааа, – простонал Филизуг, и прогнулся под тяжестью неподъемной ноши, – носииильщик!
– Какой носильщик, деньги на ветер пускать, – она вырвала один чемодан из его рук и энергично пошла по перрону. Филипп Андреевич торопливо семенил сзади.
Они зажили втроем в одной комнате, вместе ужинали, занимали очередь в туалет сразу на троих. Беспощадно ругались с алкашами-соседями, защищая друг друга, и безжалостно же друг друга уничтожали, когда соседям было не до них.
– Мама, зачем вы опять положили в суп эту крупу, в ней же мухи! – Филизуг и рад был бы поесть в столовой или кафе, но Дарья Сергеевна заведовала деньгами, отбирая стипендию у сына и зарплату у Филиппа Андреевича (тот устроился ночным сторожем – не мог заснуть на своей раскладушке под храп Дарьи Сергеевны).
– Не мухи, а жучки. Попался один – велика драма! Жри и не высовывайся.
– Что значит «жри», – заводился Филизуг, – я не животное. Это моя квартира, мама, и вас сюда никто не звал!
– Ты – не животное? А кто ты?
– Я – музыкант!
– Был бы ты музыкантом, Филипп, тебя бы не выгнали из Гнесинки, и в этом гадюшнике ты бы не жил! Козел похотливый.
– Мама, прекрати! – у Славочки на нервной почве задергался глаз, и он, пытаясь зажать его рукой, задел ложку и опрокинул