Потерявшийся во сне. Андрей Андреевич Храбрый
завидев понурое лицо? – Равнодушно отговаривался тот, безынтересность ко всему происходящему пожирала изнутри раскаленным докрасна металлом. Все уже когда-то сказанное неоднократно озвучивалось этому человеку поэмами из объяснений. Повторять из раза в раз одно и то же, что выскочит из дурной головы на следующее утро, – все равно что наступать на проклятые грабли снова и снова.
– Как никак, но ты мне не безразличен.
– Когда-нибудь думал о том, кто ты есть?
– Я человек, этого вполне достаточно.
– Задайся вопросом: кто я? И постарайся уловить эхо.
– Кто я? Кто я? – Напротив сидевший воспринимал щупальца мучения, тянущие к краху всех лет существования, товарища за тупой анекдот. – Никакой отдачи. Раскис ты, вот и роешься, забывая о прочем пространстве, в одном угле в поисках ответов, а ведь они… Черт возьми, они не то, чтобы снаружи, они… Они не существуют, если не верить. Я вот не верю и чувствую себя прекрасно, да из меня энергия будь здоров хлещет! Только посмотри. А ты что – уперся, как заплаканный из-за двойки школьник в дряхлый учебник, в какой-то вопрос и тратишься понапрасну.
– Здесь крайне шумно. Этот вопрос требует покой, Борис.
– Выпей еще. Чего-нибудь покрепче, – он подозвал официанта и, хлопнув ладонью, требовательно заказ. – И мне, и ему анисовой водки, – тот кивнул и стремительно ушел. – Оглянись вокруг, сколько людей. Да если я с каждым протрещу около часа, то ни от одного не услышу твоих бредней. Что это вообще за слова? Кто их вообще задает? – Возмущался Борис пока Дягелев смотрел на пустое дно рюмки в руках.
– Да знаешь, такое чертово чувство… – Он достал сигарету, покрутил в руках, вдруг резко вспомнил об антитабачном законе и только потому с жалостью убрал ее обратно в пачку. – Как будто острие ножа уже застыло на горле, а решиться не можешь: что-то тревожит… Когда накатывают все светлые воспоминания, когда тело сопротивляется командам мозга, когда неожиданно появляется лживая вера в дальнейшую жизнь, которая будто чудом изменится. Оттого и катятся из глаз слезы, а проклятый нож падает на пол.
– М-да уж, мрачнее не придумаешь. Тщательнее подбирай слова, так ведь и напугать можно.
– Кто же запрещает описывать чувства? – Возмутился Дягелев. – Я могу врать, чтобы требовать внимание, но тогда сам же повязну в своих суждениях. А, говоря истину, очищусь, может, даже почувствую краткое освобождение…
– Женщины обожают сказки на ночь. Найти бы тебе ту, что захочет выслушивать твои.
– У тебя на уме лишь одно.
– Самый верный способ. Оглянись еще раз. Давай. Смелее, – Дягелев нехотя поднял голову: множество различных пьяных лиц мелькало в округе, множество губ прикасалось к стеклу, чтобы вкусить алкоголь. – Как тебе вон та, слева? Как раз одна, а вдруг поджидает мужчина.
Указанная женщина часто заглядывала в телефон и по чуть-чуть глотала красное вино. Ее одежда изящность не отличалась: непримечательные джинсы и заправленная в них бордовая рубашка.
– Не люблю пьяных особ.
– Уж