Заступник земли Русской. Сергий Радонежский и Куликовская битва в русской классике. Сборник
Некомата.
Он даже вздрогнул.
– С чего так? – спросил он, стараясь принять равнодушный тон.
– От добра добра не ищут. Что мне здесь делать? То ль дело у князя тверского! У него и почет, и казны добудешь… Такому князю и служить любо… У тебя тоже беда стряслась?
– Н-да, – процедил Суровчанин.
– Слышал я, как ты у знахаря говорил, что пасынок убег. Я его знаю – Андрей Лексеичем звать… Да и тебя тоже. Чай, и меня признал?
– Признал: сын тысяцкого.
– Да, сын его, а не сам тысяцкий, как должно бы быть… Изобидел меня Димитрий Иоанныч… Прямо скажу – отъеду от него в Тверь.
На минуту он замолк, потом спросил решительно:
– Ты ведь тоже бежать задумал?
– Я? Да… Нет… – замялся застигнутый врасплох купец.
– Ты не виляй. Чего таиться? Не выдам. Сам слышал, как ты говорил, что «беда» и что «бежать надо». Хочешь – едем вместе. Говорю – у тверского князя нам будет не жизнь, а масленица. Он московских ласкает. Сразу первыми людьми станем.
– Об этом, брат, надобно подумать. Тебя в Москве дома ждут?
– Кому ждать? Бобыль.
– Так езжай ночевать ко мне. Ну и потолкуем.
– Что ж, можно.
Результатом этой ночевки и «толкования» было то, что через несколько дней Некомат спешно продал свои московские лавки, а Вельяминов свой дом.
А еще некоторое время спустя оба они бесследно исчезли из Москвы, прихватив с собою нескольких людишек.
Усадьба и поместье Кореева были брошены на произвол судьбы.
Конечно, этим с большой пользой для себя воспользовались «добрые» соседи.
Не положил охулки на руку и Пахомыч, которого Некомат почему-то не счел удобным взять с собою.
VI. Поп Митяй
После погребения последнего тысяцкого отец Михаил – он же Митяй – вернулся в село Коломенское.
Какою убогою показалась ему маленькая деревянная церковь, в которой он служил, после величественных храмов Чудова монастыря!
Каким тесным и жалким представлялось ему Коломенское после Москвы, – уже и тогда довольно обширной, – с ее палатами бояр, с ее церквами, блещущими золотыми маковками!
«Разве здесь мне место? – думал он однажды, стоя у окна в одной из горниц своего маленького дома и смотря на десятки в беспорядке разбросанных лачужек с потемневшими соломенными крышами. – Другие в Москве священствуют, а меня вон куда кинуло. А нешто они ровня мне? Будь я в Москве, на глазах у великого князя, чего б я не добился… Протопопом-то, наверно, давно бы был… Эх-эх!..»
И сердце его усиленно билось от себялюбивых помыслов и от зависти к другим, более его счастливым.
– Великий князь сказал, что не забудет меня, что охочь почаще слышать… Дал бы Бог. А только теперь уже которая седмица идет с той поры, а нового мало…
В это время он заметил молодого человека в подряснике, подъезжавшего к его дому в маленьком волоке[7] и оглядывавшегося по сторонам, как будто он что-то искал глазами.
Митяй вгляделся и узнал в проезжавшем одного из митрополичьих келейников.
Затем он
Волок – тележка на двух колесах.