Заступник земли Русской. Сергий Радонежский и Куликовская битва в русской классике. Сборник
говорит: его отец.
– Сладко тебе, сыне… – лился шепот, – ужели от этой сладости уйдешь? Гони лукавого… Я – в обители горней… Взыскал меня Господь милостью не по грехам моим… Приходи ко мне.
– Батюшка, оставь меня с собой! – как бы восклицает Иван Васильевич.
– Поживи, заслужи. Судьбы Божии неисповедимы.
– Как мне жить?
– Сие Христос заповедал. Гони лукавого… Он вьет гнездо в твоем сердце…
Шепот смолк.
Постепенно затихло пение.
Снова мрак.
Тишина жуткая, таинственная.
Что-то проблеснуло багряное… Померкло и вдруг разлилось целым морем пламени. Огненные языки вздымались, как волны… Все выше, выше; казалось, они достигнут до неба – черного, без проблеска.
Потом огненная пучина раздалась, словно раскололась. Из середины поднялся гигантский, блистающий трон.
Страшен был сидящий на нем.
Его глаза метали молнии. Венец из кроваво-красного пламени покрывал голову.
Лицо было черно, как земля. Алые губы искривлены зловещей улыбкой.
Задрожал от ужаса Иван.
– Кто ты? – спросил он замирающим голосом.
В раскатах грома послышался ответ:
– Имя мне – Сатана. Я твой помощник и повелитель… Служи мне…
И вдруг захохотал, и огненные волны всколыхнулись от его хохота:
– Ты уже мой!
И откуда-то снизу, из-под пламенного покрова, глухо донеслось, как вздох тысячи тысяч:
– Ты – наш.
Волосы зашевелились на голове Вельяминова.
Он хотел перекреститься – рука не повиновалась ему.
– Боже! Спаси! – воскликнул он… и проснулся.
Чтец-монах стоял перед ним и с испугом смотрел на него.
– Чтой-то ты, батюшка, как кричал, – сказал он.
– Привиделось такое, что просто страсти, – ответил Иван, вытирая холодный пот.
– А ты помолись: это лукавого наважденье.
Монах снова принялся за чтение.
Вельяминов встал и подошел к телу отца. Он приподнял ткань, закрывавшую лицо покойника. Василий Васильевич производил впечатление спящего, выражение лица было безмятежно спокойное.
Сын прильнул устами к холодному лбу отца.
– Батюшка! – зашептал он потом. – Обещаюсь тебе не впадать в соблазн. Получу власть – буду добрым господином… Как отец буду для рабов своих… Голодного – накормлю, бесприютному дам пристанище… Все несчастные будут ближними мне… Не дам поселиться в сердце моем злобе и корысти… Смирю гордыню мою…
Он шептал, и что-то вроде умиления наполняло его душу. Лились слезы тихие, умиротворяющие.
Иван Вельяминов говорил искренне; он действительно хотел так жить, как клялся над безжизненным телом отца. Ему казалось, что он сможет исполнить свой обет.
Если бы кто-нибудь ему в этот момент предсказал, что не пройдет дня, как его добрые намерения словно ветром сметет, он рассмеялся бы предсказателю в глаза и решительно заявил бы, что этого никогда не может быть.
II. По воле княжеской
Есть один великий духовный порок, принесший