Ветер западный. Саманта Харви
возможно, ей хотелось, чтобы я сказал что-нибудь о погибших. – Ведь как получается, сперва те двое, потом Томас Ньюман, который дал денег на мост, – и где они теперь? Сгинули, умерли и всеми забыты, словно их никогда и не было. А человек, найденный сегодня? Не знаю, кто он, но голову даю, он окажется из тех, кто помогал на строительстве или деньгами.
– Мужчины, умершие прошлым летом, не утонули, их скосила лихорадка.
– Потому что пили речную воду, так ведь? Том Ньюман оплачивал постройку моста, – опять напомнила она, словно это обстоятельство угрожало ей лично. Я услышал, как напряглась у нее челюсть, и увидел холодную голубизну ее немигающих глаз, когда она произнесла: – А муж мой помогал укладывать камень… он может быть следующим, отче.
Наши пальцы все еще соприкасались, но теперь я отнял ладонь.
– Тело, найденное сегодня, – не второй человек, – сказал я, – но все тот же – Ньюман. Томас Ньюман и никто другой. За три дня его снесло лишь на милю вниз по течению. Нет второго человека. Нет никаких знамений от Господа. Впрочем, одно знамение имеется, но не то, о каком ты думаешь. Его рубаху нашли в камышах, священном месте. И сейчас он в руках Божьих – Господь позаботился о нем.
Она не ответила, пальцы ее соскользнули с решетки. И она всхлипнула.
– Пустое суеверие думать, будто Бог наказывает нас. По-твоему, Ему ненавистны мосты? Неужто ты не слыхала о больших мостах в Риме или… в Вэйде?[6] Там возвели мост, и городок стал как новенький. – Я умолк: других примеров я не знал.
Тишина; такую, помнится, я слышал под водой. И она заливала мне уши. От этой женщины меня отделяла дубовая доска толщиной в ладонь, и тем не менее я слышал, как прядь волос щекочет ей щеку, а мне казалось, будто метлой по двору проходятся.
– Он в руках Божьих, – шепнула она. Затем шепотом погромче и порезче: – А мы, отче?
– Мы тоже.
– Правда?
– Ты боишься Бога?
Молчание.
– Тебе надлежит бояться лишь того, что не есть Бог.
Она шмыгнула носом:
– Выходит, второго утопленника сегодня не было?
– Не было второго.
Протяжный выдох. Я бы попросил ее прочесть Creed, Paternoster, Ave Maria[7], но я давно убедился в том, что она знает их наизусть, так что какой смысл, да и очень скоро к исповедальне выстроится очередь.
– Тебе есть в чем покаяться?
Она покачала головой:
– Я же вчера приходила.
Верно, приходила и призналась, что съела последнюю ложку меда, не поделившись с мужем; я не замедлил отпустить ей этот грех.
– Ты сказала, что по дороге сюда услыхала про утопленника…
– Но мне не в чем каяться, отче, просто… в последнее время я совсем потерялась. И только хотела, чтобы вы меня утешили. Все так непонятно кругом, и мне нездоровится. Может, это из-за него.
И я представил, как она поглаживает белой ладошкой свой живот.
– Ты утешилась? – спросил я.
– Да. Спасибо, отче.
– Тогда на этом всё?
– Пожалуй.
Боковым
Вэйд (
“Верую”, “Отче наш”, “Пресвятая Дева, радуйся”.