Море воспоминаний. Фиона Валпи
и по масштабу, и по атмосфере. Конечно, то была демонстрация силы, и я полагаю, что именно это они и намеревались предъявить миру.
– Мы побывали в испанском павильоне, – нетерпеливо вставил Кристоф. – Там была картина Пабло Пикассо, совершенно революционная.
Отец покачал головой:
– Я думаю, что это ужасно. Едва ли все эти углы и дикость имеют смысл. И к чему изображать нечто столь ужасное в произведении искусства? Жестокая резня во время Гражданской войны в Испании – едва ли приятная тема для созерцания.
Кристоф возразил:
– Смысл искусства в том, чтобы уметь рассказать историю, когда слов недостаточно. И месье Пикассо великолепно справляется с этим в Guernica[36].
От долгого низкого раската грома зазвенели стаканы на столе, и Марион, с опаской посмотрев на небо, вытянула руку ладонью вверх.
– Это была капля дождя?
Не обращая внимания на жену, месье Мартэ бросил на сына укоризненный взгляд и тяжело вздохнул:
– Мы уже говорили об этом раньше. Чуть меньше времени, потраченного на размышления об искусстве, и чуть больше на чтение деловых бумаг, mon fils[37], сослужили бы тебе хорошую службу. Твой рабочий стол ждет тебя в банке. Наступит осень, и уже не будет времени думать ни о чем, кроме своей карьеры. Пора тебе отложить свои альбомы с набросками и сосредоточиться на более достойных занятиях.
Кристоф шумно вздохнул, собираясь что-то возразить. Но неожиданно мощная вспышка и почти одновременно раскат грома заставили их всех вскочить. Вода, выплеснувшаяся из стакана, который Элла держала в руке, намочила подол платья, но, пытаясь промокнуть его салфеткой, девушка заметила, что на нем становится все больше разводов – это были крупные капли дождя.
– Vite![38] Внутрь! – Марион принялась собирать тарелки, и остальные последовали ее примеру, спеша укрыться от ливня, начавшегося так внезапно, будто открыли кран.
В ту ночь Элла лежала в своей постели, прислушиваясь к раскатам грома и барабанящему по крыше дождю, заглушающему рев океана за дюнами, и в голове у нее кружил калейдоскоп мыслей. Лето подходило к концу. Как же ей не хотелось возвращаться в суровую, холодную серость Эдинбурга с его покрытыми сажей зданиями и уже начинающимся листопадом! Внезапно ей стало невыносимо от мысли, что ее запрут в пыльной комнате перед пишущей машинкой. И кем она будет, когда вернется туда? Конечно, не той Эллой Леннокс, которая несколько недель назад покинула вокзал Уэверли.
При мысли о расставании с Кристофом ее сердце сжалось от боли, которая пронзила каждую частичку ее хрупкого тела. Они никогда по-настоящему не целовались, если не считать целомудренных поцелуев в щеки, которыми французы обменивались просто в знак приветствия. Казалось, некая невидимая сила неумолимо притягивала их друг к другу. И когда он провел пальцами по ее лицу в тот день на пляже, она… нет, они оба почувствовали электрический разряд, такой же мощный, как удар молнии!
Она откинула тонкую хлопчатобумажную простыню, ее тело
Guernica (
Mon fils (
Vite (