Бои без правил. Андрей Кокотюха
своей очереди. – Принимайте, мужики. По описи.
– Антон Хантер – один, – подал голос арестованный.
– Поговорим еще, – буркнул Брагин, добавил: – Не здесь, ясно. Давайте, мужики, время дорого.
– Не терпится? – вырвалось у Нечваля.
– Начальство. – Чернявый развел руками, после хлопнул себя легонько по затылку. – Самим бы сдать скорее. А! – Брагин махнул рукой. – Сам же такой, майор.
Тем временем опера́ вывели арестованного в проход. Не зная, нужна ли какая-то особая церемония, Нечваль просто протянул Брагину ключ от наручников. Тот подбросил его на ладони, сунул в тот же карман, где лежало удостоверение.
– Пошли теперь к нам в тюрьму, Антоша.
Один из сопровождающих Брагина подтолкнул Хантера в спину. Тот, не оглядываясь, двинулся на выход, и мужчины сразу перестроились так, чтобы держаться от него по обе стороны.
– Ну, все, закончили. – Чернявый снова развел руками. – Теперь так, майор: мы в первой машине, она уже на бетонке. Вы за нами, транспорт есть. Выдвигаемся к нам, вся бюрократия там же. Потом, – он подмигнул, – товарищеский завтрак.
Нечваль машинально взглянул на часы.
– А, правильно! – быстро исправился Брагин. – Пока доберемся, пока туда-сюда, уже обед. Но – товарищеский. Плавно переходящий в дружеский. Не прощаюсь.
Москвич повернулся и пошел следом за своими, которые только что покинули салон.
Нечваль сунул руку в карман куртки. Как обычно, пачка сигарет была почти пустой – он уже давно привык не обращать на это внимания, зная, что можно угоститься у коллег. Чтобы сигареты были у него всегда, майор должен был покупать сразу блок, рассовывать пачки по карманам и ходить, весь топорщась. Ненавидя себя за то, что сейчас собирается сделать, понимая, что подает нежелательный пример пораженческого поведения, Нечваль все-таки вынул из своего кармана мятую пачку, громко позвал:
– Майор!
Чернявый москвич обернулся. Нечваль демонстративно помахал своей жалкой пачкой.
– Сигаретку хоть дай.
Тот ухмыльнулся, верно истолковав это самое «хоть», достал из другого кармана почти полную пачку, хотел кинуть, даже замахнулся, но потом передумал, сделал несколько шагов к нему, передал. Нечваль посмотрел на название: «Тройка», в Киеве таких нет. Сразу вспомнилось дворовое «Сам пьянел от того, как курила ты «Тройку» с золотым на конце ободком»[2], достал одну из пачки, глянул – верно, золотая каемочка…
А потом, когда московский коллега уже покинул самолет, смял пачку, раздраженно кинул себе под ноги, не обращая внимания на недовольный взгляд стюардессы. Снова взглянул на часы – а ведь всего за пять минут управились.
Жестом велев своим операм идти на выход, Нечваль пошел первым. Как только ступил на трап, сразу ощутил холод мартовского шереметьевского ветра, поежился, отметив, что в Киеве все-таки теплее. Увидел, как быстро отъезжал черный БМВ, повертел головой, другой машины
Строчка из стихотворения Юза Алешковского «Окурочек» (1962), ставшего впоследствии народной песней, классикой так называемой «лагерной лирики».