Подкарпатская Русь. Анатолий Санжаровский
встречало, провожало Торбиху в глушь двора.
Только милолицая Маричка одна постреливала в обратную сторону. К улице.
Лишь конец автобуса ей видать; не отлепляя лица от стекла, она в беспокойстве то вытянется с цыпочек в нитку, то сожмётся, выискивая нетерпеливыми глазами Василька.
– Да не вертись ты шилом! – ворчит на племянницу Петро, что скалой навис над ней во всё окно.
Маричка выжидательно притихает, словно мышь на крупах. Потом тихомолком клонится-таки к краю окна. Да как ни выворачивай глаза, дальше автобусова хвоста ничегошеньки не видать.
Непонятной тревогой занялось, захлестнулось сердечушко, зашуршали по стеклине ресницы, смаргивая обиду.
«Сда-ай капелюшку… Покажись, святой чё-о-ортушка тебя бей!» – молила про себя Маричка, и её щека улыбчивым розовым кружком разлилась по стеклу.
Вроде доплескались до Василькова сердца её молитвы, подался он назад.
Вот уже на видах. Лыбится шире Масленицы.
Зацвела Маричка.
Тихонько приставила палец себе к груди, летуче глянула в спину Торбихе, наставила на неё, будто целилась, палец, потом на Василя. Мол, к кому идти? К ней? К тебе?
Василько распахнул руки. Что за вопросы!
Забухал в грудь пудовыми оковалками. Конечно же, ко мне! Ко мне!
Свежее просторное лицо радостно-отчаянно разошлось в сочной легкокрылой улыбке.
Лечу, Василько! Лечу!
Маричка тишком отлепилась от стекла, так же тихонько стала разгибаться, боясь потревожить дядю. Обернулась – прыснула в кулак.
Чего ж осторожничать? В доме ни души!
Даже не заметила, как и дядя, и отец, и мать убрели за Торбихой.
Стрелой прошила Маричка к автобусу.
Встречно приоткрылась дверца, приняла её и тут же шалый поцелуй опалил ей душу.
– Бабо Аня! – загремела Торбиха, краем глаза победно наблюдая, как и из того, и из того дома к ней ручейками тёк народ. – Что ж ты там возюкаешься в земле? Иди-но послухай, шо тебе сама Торбиха скаже! Бачила ж я твого пар-р-разита!
Старуха плетьми сронила руки, качнулась и вряд ли удержалась бы на ногах, не окажись на ту минуту подле сарая; к стене и припала плечом.
Иван и Петро – каждый уже поспешал впереди своего семейства, что вытянулись в две цепочки, цепочки уже смыкались в клин, – кинулись к матери, поддержали; услужливая из невесток метнулась в сарай, выкатилась в тот же миг с садовой лавкой.
4
Не тем капля камень долбит, что сильна,
а тем, что часто падает.
Когда не режут, кровь не течёт.
Усадили мать.
Молча стали по бокам сыны. Стали надёжно, придерживая её за плечи.
Старуха отрешённо смотрела то на Ивана, то на Петра.
Выдохнула в каком-то светлом удивленье:
– Иванко… Петрик… Вы слыхали?.. Божечко мой… Нянько наш уявился. Нянько… Ей-ё… Не падае бабья слеза на камень…
С минуту она стеклянно смотрела перед собой, и Бог весть что варилось в её душе.
Блаженная улыбка стекла с лица.
Просеклась