Тёмные скалы. Fana Frik
набалдашник тонкой трости указал на дорогу. – Так вы шли пешком от самого Норт-Брея?
– Нет, лорд Эшвуд, всего лишь треть пути.
– Вы выносливы, однако.
– С божьей помощью.
Эшвуд – как и сам Марвин – был немалого роста; титул, горделивый взгляд и шёлковый цилиндр возвышали его ещё на десяток дюймов. Кровельщики рассказывали, что большую часть земли хозяин сдаёт в аренду, а на острове бывает наездами, но Брайфилд-Холл ни дня не находился в запустении – стараниями многочисленных слуг.
– Стало быть, последний месяц вы трудились над возведением церкви Святой Анны в Норт-Брее, мистер Койн?
– Верно.
– Чем же вы занимались до того, как прибыли на остров?
– Работал в отделочной мастерской при часовне в Вудшире, лорд Эшвуд.
Брови Эшвуда сдвинулись к переносице – он будто бы ожидал услышать что-то другое, но иного ответа у Марвина не было.
– Очень хорошо. И каким вы находите Нодленд, мистер Койн?
Внезапный вопрос, высказанный весьма дружелюбным тоном, немало озадачил. Сейчас Эшвуд обращался к Марвину как к гостю, а не наёмному работнику. Стараясь не выказывать удивления, он проговорил сдержанно и кратко:
– Здесь очень красиво.
– Вы думаете? – Эшвуд заметно оживился – даже его тонкие, затянутые в перчатки пальцы весело заиграли беззвучную мелодию на набалдашнике трости. – Это, безусловно, так. Я люблю этот остров. Знали бы вы, как сильно я его люблю, – он сощурился, посылая вдаль полный нестарческой страсти взгляд. – Отец Лоуренс крайне положительно отзывается о вас, мистер Койн. Он считает вас добропорядочным христианином и отличным работником.
– Смею надеяться, что он не преувеличивает моих достоинств, лорд Эшвуд.
– Ну! Ну! Скромность, конечно, из добродетелей, но у меня нет причин не доверять мнению отца Лоуренса. Итак, мистер Койн, если учесть ваш нынешний род занятости, дело у меня к вам не совсем обычное. Много лет назад в академии художеств вас знали как превосходного живописца. И я был бы признателен, если бы вы поработали над картиной для меня.
Марвин замер на месте как вкопанный. Никто не обращался к нему с подобными просьбами уже лет семнадцать, и зачинающаяся слава выгорела так же быстро, как некогда уютный дом на Оук-стрит. И здесь, сейчас нашёлся человек, который – боже правый – помнит?.. К чему это? Не к добру же, в самом деле? Дыхание сбилось – наверное, горло сильно сдавливал шейный платок, – и Марвин ослабил его нервным движением.
– Мне очень жаль, но я больше не пишу.
– М-да, наслышан, – Эшвуд тоже остановился, поглядел прямо в глаза. – Вы ведёте жизнь честного труженика, и это похвально. Но, помилуйте, из деятеля искусств – в простого ремесленника… Отчего вы не пишете? Разочаровались в призвании?
– Разочаровался, лорд Эшвуд.
– Печально, печально. Ваши картины были очень необычны. Помнится, я отдал долг вашей мрачной фантазии ещё на самой первой выставке.
– Это