…жив?. Братья Швальнеры
как и большинство жителей Тукумса, в состоянии глубокой депрессии. Неуклонно приближающийся средний возраст, постоянные оглядки в прошлую жизнь, и это осенне-летнее сочетание сумрака и душного воздуха снижали КПД ее работы практически до нуля. Никогда еще не относилась она к своим обязанностям с таким пренебрежением, никогда не было у нее желания использовать право на пенсию по выслуге лет, хотя сложные времена уже, бывало, выпадали на ее долю и в куда большем количестве. Так, 15 лет назад, стоя на страже законности, она пережила тяжелейший для всех латышей период, связанный с выходом страны из СССР и сопротивлением московских властей свободному волеизъявлению замученных полувековым гнетом ее граждан. И страшно в тот период было не только и не столько количество пролитой мирными гражданами крови, как то, что за полвека оккупации страна, стремившаяся по уровню развития к ведущим европейским державам и признаваемая ими на равных, откатилась лет на сто назад. На европейскую почву ее было нанесено много чужого, грязного, фальшивого, и вышибать из людей это приходилось с болью. И даже спустя 15 лет отголоски оккупации еще встречались в жизни Эрики Казимировны…
Взять хотя бы ее службу. Да, уже не советская милиция, уже полиция. Другая форма, другая дисциплина, другие порядки, цели и задачи… А бардак все тот же! Отношение к службе наплевательское у всего руководящего состава, так как знают – пенсия обеспечена, никто с места не спихнет, и особо рьяно исполнять служебные обязанности смысла и желания нет. Все это перенимает молодежь, которой неоткуда взять хороший пример. А откуда его возьмешь, когда приморский Тукумс, оставшийся без построенных властью оккупантов пансионатов и рыбного комбината, при новой власти стал считаться провинцией, и молодым тут нечего делать, кроме как прожигать жизнь в робкой надежде перебраться в переполненную народом Ригу, где куда сложнее бороться за место под солнцем?! А уж если тебе, как Эрике, чуть перевалило за 40, то и эта надежда улетучивается. И осознание того, что многое уже поздно, а непритязательная и неприхотливая по-бюргерски старость еще не наступила, тоже не добавляет желания жить.
Да и работать – этого в нездоровой обстановке внутри коллектива и за его пределами хочется меньше всего. Поэтому все чаще следователь полиции отвлекалась от своих дел и думала о личном. Правда, на этом участке фронта тоже особых успехов не было, и в общем-то подводить итоги было нечему, но и работать не хотелось. Такого за Эрикой никто никогда не замечал. Всегда она любила службу, относилась к ней ответственно, жила и горела на работе. А сейчас перестала. 3-4 дела в производстве – бытовая ссора с ножом, ограбление, пьяная драка и еще что-то в этом духе – и все. И ничего интересного. Наоборот – одно лишь созерцание постсоветского мрачного наследия и осознание своей причастности к нему. Быть причастным и запачкавшимся – суть одно. То ли дело раньше, когда националисты и коммунисты бесчинствовали, превращая жутковатое расследование собственных выходок в подобие войны за демократию? Или когда она вела дело о ДТП с участием Цоя, которое тоже было окутано политическими и социальными страстями?..
Правда,