Маня, Манечка, не плачь!. Татьяна Чекасина

      Сычёва Е.С.

      кандидат филологических наук,

      преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова

      Квартирантка. История одного усыновления

      Зима обрушилась тяжёлым, густым, постоянным снегом. Не думала Зинаида, что столько снега выпадет: весна наступила, а она слегла. Лежит, смотрит вверх, в окно. Подвал называется «цокольный этаж». Солнце косо светит в край низкого окна. Вблизи оконного стекла ходит голубь, заглядывая в комнату. Зинаида стала следить за ним с кровати. Мимо голубя по липкому от весны тротуару мелькали ноги в разнообразной обуви.

      «Не надо было брать эту халтуру», – подумала Зинаида. И с горечью отметила, что поздновато такой вывод пришёл ей в голову. Она с раздражением думала о себе. Много вкалывала… У неё бывало иногда и по три халтуры в сутки. Первая в сутках халтура была дворником. Выходила в пять утра, мела снег и скребла лёд. Закончив участок, шла домой, пекла пироги с картошкой, накрывала их полотенцами и ложилась спать. В одиннадцать просыпалась и шла на вторую халтуру в овощной магазин, где мыла полы, получая даровую картошку. Возвращалась обратно к себе в подвал, варила суп. Вечером шла на третью халтуру в «Салон красоты», который не только мыла, но и оставалась в нём на ночь сторожить. В последние три года у неё, наконец, появилась не «халтура», а нормальная работа. И брать дворницкий участок в такую снежную зиму… Глупо, нерасчётливо! Так думая, она смотрела на голубя, который сыто прогуливался перед окном. Захотелось прогнать его. Слегка приподнялась, но свалилась от боли. Перед глазами потемнело. Зинаида лежала, откинувшись на подушку, в ушах стоял звон. По комнате плавал сине-коричневый туман, значит, он был в голове. И не услышала она, как дверь отворилась. Шаги прошуршали. Кто-то вошёл и стоял, глядя на Зинаиду, к которой стало возвращаться сознание.

      – Не узнаёшь, Зин?

      В слабом вечернем свете спиной к окну стояла женщина чужая и… знакомая. Она улыбалась, показывая золотые коронки на зубах. Зинаиде с подступившей тошнотой подумалось, что эта гостья – не человек, – облик, который приняла, исхитрившись болезнь, а, может, и смерть; притащилась за ней, здрасьте…

      – Вот ты и пришла, – сказала она. – Я тебя ждала.

      Гостья улыбнулась просительно, застыв возле кровати. В руках, сложенных на животе, висела когда-то дорогая сумка с обтрёпанными углами.

      Солнце за окном погасло.

      – Я боялась придти, а ты, оказывается… Я уж год, как вернулась, мы с мужем… И решили: у нас всё в жизни хорошо, у него хорошая работа. Квартира есть, – гостья говорила с приветливой бойкостью, будто виделись они недавно, да и эта встреча – условленная, нужная им обеим.

      Но то, что она дальше стала говорить, как-то перестало помещаться в Зинаидиной голове, и она поняла, что может провалится в обморок уже не от боли в теле, а от той давящей, сильной боли в душе, от страха того, что может произойти,