Облучение. Татьяна Чекасина
знакомства с этой семьёй супруга этого военнослужащего поведала нам некоторые тонкости их интимной жизни, приведшие нас с Кукурузовой в девичье смущение. С тех пор – шутки в сторону.
Я всё лежала без сна. Едкая кислота отчаяния буквально затопила меня под ехидный шёпот дождя. В голове крутилось одно: пасовка по кругу, «генеральская дочка» с высоко поднятой молодой грудкой, капитан Серёжа… А в машине по пути домой она – покорная, он – опасно-робкий… Н-да… «Звёздочка слетела…»
На кухне окно скрипит! Закрыла со злобой, поранив палец о ржавый гвоздь (тут не только ногти лаком покрасить, лет десять назад маникюр делала в последний раз…) Вовка спит, вечно развалившись, всё место занял, кровать пора другую, но: «Где деньги, Зин?» И… месячные (опять задержка? О, только не это!) Дождь косой с ветром ударил в окно…
Из дневника:
Мы шли. Хлынул дождь, я промочила ноги. У нас во дворе лужа, угодила и в эту. Смеялись, напугав охранника (высунулся). В лифте в зеркале на стене: мы двое. Я вспомнила тренировки в спортивной школе, соревнования, призовой кубок, дрожащий в моей детской, но капитанской руке. Под мужской курткой я, будто в коротеньком пальтишке, похожая на девчонку, которую не отпускали, но она стащила куртку брата. У меня никогда не было брата, я никуда не сбегала. Мне разрешали «от сих и до сих», и я возвращалась, как солдат, сменяющий другого на посту.
Едем на третий этаж три минуты, но это – перемещение во времени. Дверь под коричневой кожей, перетянутой крест накрест ремнями (портупея на груди гигантского вояки). Медная табличка сверкает золотом денщицкого труда. Мраморная площадка устлана зелёно-красным ковром, напоминающим фуражку пограничника, заставу среди песков и скал, живых маму и папу. Здесь – полоса демаркации, через неё перевожу своего спутника.
Хватит описывать лужи у дома, лифт, дверь, ковёр, надо звонить, чтоб открыли! Мы входим. На бесстрастном лице вдовы майора Турсинa лишнее выражение на миг: «О, вы с мужчиной». Тут же вымуштрованное: «Как хорошо, что вы с гостем».
Смотрю ей в глаза чуть дольше.
– Тим Кузьмич в штабе, – сообщает в ответ.
В моей комнате есть ванная за перегородкой, – личное удобство, подмеченное гостем. Вдова вкатывает горячее молоко и булочки, но мужчине надо поесть и выпить, и вкатывается целый гастроном. Взгляд вдовы спрашивает: «Неужели вы будете тоже что-нибудь из этого есть и пить?» Когда едим (я тоже), с ногами плохо: синюшно-фиолетовые, пробую растирать, движения замечены. Садясь на ковёр у дивана, он берёт мою ступню. Она словно подобранная на дворе в мороз птичка, умещается в длину в его руке, это нас смешит. Греет обе ноги попеременно, растирая руками. Его глаза делаются упавшими (от цвета моих ног?):
– Что с вами, товарищ капитан?
– Дверь закрыть? – (Не из-за ног, ура!)
Делаем вид, что слушаем магнитофон, «Битлз». Я смотрю ему в глаза, ничего не желая совершать самостоятельно. Я ему доверяю, доверяюсь, отдаю и свои