Начистоту – 2. Отзывы о Галине Щекиной. Зоя Елизарьева
сквозь большинство рассказов и развернутой в последнем романе «Несвадьба», – наверное, ближе всего Акакий Акакиевич. Щекина любит, жалеет и все время пытается вывести из морока униженного состояния своего внутреннего измотанного маленького человечка.
Да и другие ее персонажи – часто фигуры беззащитные, одинокие, нестандартные и непонятые, чьи судьбы, кажется, потому так и складываются, что лодку их жизни именовали странно и с претензией. Так она и плывет, эта лодка: в вечных поисках любви, вечно разбиваясь о быт.
Вообще бытовому и физическому существованию своих героев Щекина всегда уделяет много внимания. Они очень телесны: то беременны, то в болезни, часто голодные или продрогшие, брошенные либо бросившие, униженные, но гордые. Все они бурно и глубоко переживают свои неудачи и редкие радости. Эта сверхчувствительность у них от автора, несомненно. Все они способны любить, и ищут любви ответной: здесь речь не всегда идет о любви к конкретному субъекту, но о поисках взаимного и красивого романа с этим подлунным миром. Мир, чаще всего, бьет наотмашь, он занят бесконечной перетасовкой карт в человеческой колоде, где и шестерки и короли – все одинаковые, словно отпечатанные в типографии, примелькавшиеся двухмерные рисунки чьих-то лиц. Каждым своим рассказом, повестью ли, романом ли Щекина протестует против обезличенности человеческого рода. Ее цепкий взгляд и писательское чутье легко выделяют в общей массе особенные лица. Она хотела бы написать обо всех, подарить миру историю жизни практически каждого современника, потому что у каждого жизнь единственная, неповторимая, проживаемая в поисках и страданиях. Поэтому Щекина все время пишет, и все время боится не успеть, и знает, что всего все равно не успеть. И в этом ее авторский подвиг. Другой бы махнул рукой: «Не осилить…», – а она старается выписать все, на что хватит сил и времени.
Я не помню у Щекиной ни одного самого маленького рассказа, где бы она героев своих – главных, второстепенных ли – как-то явно презирала или, Боже упаси, ненавидела! Часто встречающаяся писательская мизантропия ей несвойственна. Портреты ее героев, опять же главных или третьестепенных, неважно, всегда яркие и запоминающиеся. Она очень по-матерински, с каким-то почти православным терпением относится и к спивающемуся загульному художнику, и к неудачливой подружке, и к грубому юноше-сыну, и к матери-кукушке, и к подлым соработникам. Она всех и всегда старается оправдать. Если типаж ей как-то неприятен или непонятен, она пишет о нем осторожно и чуть вопрошающе, словно ищет нашей читательской поддержки: верно ли я трактовала этого человека? Не ошиблась ли я в нем? Не обидела ли? А обидеть писатель может очень легко, сам того не желая и даже не подозревая. Как-то, находясь в работе над романом, пронизанным многими документальными героями и фактами, я спросила Щекину, обижаются ли на нее прототипы, и что с этим делать. Ведь ни для кого