Вулфхолл. Хилари Мантел
к стене, Мария подступает чуть ближе, и, может быть, их лица немного мягчеют – двое заговорщиков, объединенные болью утрат, на мгновение сбрасывают маску несокрушимой стойкости.
– У меня взрослый мальчик, в Кембридже, с наставником. И маленькая девочка по имени Грейс, она хорошенькая и белокурая, в отличие от меня… Моя жена была не красавица, а я таков, каким вы меня видите. И еще у меня есть дочь Энн. Она хочет учить греческий.
– Бог ты мой!.. Для женщины это…
– Да, но она говорит: «Почему дочке Мора можно, а мне нельзя? За что ей такая преференция?» Она знает множество умных слов и умеет их использовать.
– Она ваша любимица.
– С нами живут ее бабушка и моя свояченица, но это не… для Энн это не самое удобное. Мне следовало бы отдать ее в другой дом, да только… ну, греческий… и вообще я и так ее почти не вижу. – Ему кажется, что он уже давно не говорил так долго, разве что с Вулси. – Ваш отец должен обеспечивать вас как подобает. Я попрошу кардинала с ним побеседовать.
Кардиналу понравится, думает он про себя.
– Однако мне нужен новый муж. Чтобы меня не обзывали всякими словами. Кардинал может раздобыть женщине мужа?
– Кардинал может все. Какого мужа вы хотите получить?
Мария задумывается.
– Чтобы он заботился о моих детях. Защищал меня от родных. И не умер.
Она сводит пальцы.
– Вам следовало добавить: молодого и красивого. Кто не просит, тот не получает.
– Правда? Мне в детстве внушали другое.
Коли так, вам внушали не то же самое, что вашей сестре, думает он.
– В придворном спектакле, помните, в Йоркском дворце… вы были Красотой или Добротой?
– Ой, – смеется она, – это было семь лет назад, я и не помню. Я кем только не наряжалась.
– Вы по-прежнему и красивы, и добры.
– Я тогда только об этом и думала: как бы нарядиться. А вот Анну помню. Она была Упорством.
Он говорит:
– Этой ее главной добродетели предстоит трудное испытание.
Кардинал Кампеджо приехал из Рима с указанием тянуть время. Делайте что угодно, ищите любые поводы для отсрочки, но не выносите окончательного решения.
– Анна все время что-нибудь пишет – или письма, или у себя в книжечке. И ходит: взад-вперед, взад-вперед. Когда она видит милорда отца, то поднимает руку, мол, не заговаривайте со мной, а когда видит меня, то щиплет. Вот так… – Мария пальцами левой руки показывает в воздухе, как сестра ее щиплет. Потом гладит себя по горлу, отыскивая пульсирующую ямочку над ключицами. – Вот сюда. Иногда у меня остаются синяки. Она хочет меня изуродовать.
– Я поговорю с кардиналом, – обещает он.
– Поговорите. – Мария ждет.
Ему надо идти. У него дела.
– Я больше не хочу быть Болейн, – говорит она. – Или Говард. Признай король моего сына, все было бы иначе, а так я больше не хочу балов и спектаклей с переодеванием в Добродетели. Нет у них никаких добродетелей, одно притворство. Раз они не желают меня знать, и я не хочу иметь с ними ничего общего. Лучше я