Инспектор Лосев. Аркадий Адамов
взявшись за руки. Нам хорошо, лучше всех!
И когда я прощаюсь со Светкой, обнимаю и целую ее на площадке, возле двери ее квартиры, у меня вдруг срывается:
– Светка, декабрь – это слишком долго, понимаешь?
Она молча кивает головой и утыкается мне в грудь.
Утром в кабинет к Кузьмичу вводят Мушанского.
Первый допрос. Мы с Игорем присутствуем на нем тоже.
Да, он здорово полинял за ночь, этот артист. Черные с проседью волосы зачесаны небрежно, большие выразительные глаза сейчас смотрят тускло и настороженно, рот плотно сжат, и губ не видно. На его щеках и подбородке проступила седоватая щетина. Костюм измят. Но держится Мушанский пока что спокойно, даже чуть презрительно.
– Садитесь, – тоже очень спокойно говорит Кузьмич. – Кроме протокола, – предупреждает он, – запись ведет магнитофон.
– Техническая революция, – усмехается Мушанский. – И у вас тоже, оказывается. Поздравляю.
И он отвешивает шутовской поклон.
– А паясничать не советую, – предупреждает Кузьмич. – И для начала назовите вашу фамилию, имя.
– Кротков Георгий…
Но Кузьмич обрывает его:
– Не надо. Не надо называть все семь фамилий. Достаточно будет только одной, первой.
Тон у Кузьмича буднично-спокойный, без тени раздражения, он скорее дает совет, чем приказывает. Мушанский несколько мгновений пристально, не мигая, смотрит на него, потом отрывисто спрашивает:
– А все семь вас не интересуют?
– Нет, – отвечает Кузьмич. – Надо, чтобы на этот раз вас судили под настоящей фамилией. В последний раз, я надеюсь.
– Это почему же в последний? – настораживается Мушанский.
– Так я надеюсь.
– Почему вы так надеетесь?! – срывается на крик Мушанский. – Почему, я вас спрашиваю?!
О, как расшатались у него нервы, как он боится этого нового суда, где он будет фигурировать не только как вор, но, может быть, и как убийца! Кузьмич, однако, и бровью не ведет.
– Спрашивать буду я, – спокойно произносит он. – Только я. А вы будете отвечать. Причем правду. Вранье не пройдет, предупреждаю. Итак, ваша настоящая фамилия?
– Ну, извольте, Мушанский! Георгий Филиппович!
– Вот это другое дело, – невозмутимо соглашается Кузьмич. – Пойдем дальше. Где и когда родились, где учились?
Мушанский продолжает говорить правду. Это приносит ему даже некоторое облегчение. Исчезает напряженность, он перекидывает ногу на ногу, просит закурить.
– Так, значит, артистом стали, – констатирует Кузьмич. – И первая кража у вас была где, у кого?
– В Пензе, – небрежно отвечает Мушанский, изящно потягивая сигарету. – У главного режиссера театра. Редкая скотина был, я вам доложу. И бездарен к тому же чудо-овищно! Это, между нами говоря, в большинстве театров так. Бездари, карьеристы прут вверх. А настоящий, подлинный талант, он всегда беззащитен. Его топчут, мнут, – он театрально вздыхает и проводит рукой по лбу. – Я это не мог вынести. Я их всех презирал, ненавидел. И страдал. О, как