После катастрофы. Владимир Чугунов
мультфильм, в котором был сделан прозрачный намёк на то, что бесследно исчезнувший архив Берии якобы находится в Китае, о чём последний почему-то именно теперь да ещё таким странным образом решил намекнуть всему миру. И что это могло означать, Евдокимов тоже не понимал. Впрочем, и без этого забот хватало. Три года назад в автомобильной катастрофе погибла его жена Аня, и в течение двух лет он не находил себе места и только год назад стал потихоньку приходить в себя, а теперь, увидев родные палестины, опять вспомнил всё. Он так разволновался, что сидевшей напротив дочери это послужило очередным поводом для беспокойства:
– Что-то случилось?
– Что?
– У тебя такой взгляд…
Когда-то с гордостью и достоинством молодого папы Евдокимов носил дочь на руках, и в такие минуты их лица светились счастьем, равного которому он не знал.
– Взгляд?.. Да-да… вот именно… взгляд… – пробормотал он, и при встрече с всё понимающими глазами Жени у него ещё сильнее сдавило сердце.
«Да неужели теперь так и будет?!» – внутренне возмутился он и тут же поднялся, а затем, выйдя в тамбур, долго стоял там, прислонившись к стене, безучастно созерцая заоконные пространства, отстранённо внимая перестуку колёс.
Когда наконец со своими огромными чемоданами они вышли на платформу Курского вокзала, к ним привязался мужичок в синей спецовке с предложением проводить общественным транспортом до аэропорта, а это означало: подземным переходом до метро, затем до Белорусского вокзала и наконец Аэроэкспрессом до Шереметьева. Прикинув в уме все эти подземные и надземные переходы, спуски и подъёмы на эскалаторах, вечно забитые до отказа вагоны метро, духоту, толкотню, Евдокимов отказался.
Внизу встретила стая «бомбил» с самодельными ламинированными карточками «Тахi» в руках.
– Домодедово, Внуково, Шереметьево… – методично повторял главный. Уловив любопытный взгляд Евдокимова, поинтересовался: – Куда ехать?
– Почём?
– Смотря куда.
– Шереметьево.
– Какое?
– Второе.
Стоявший рядом таксист с уважением заметил:
– Международный!
– Две с половиной.
– Две.
– Две двести.
– Ладно.
– Чья очередь?
– Николая.
– Николай, забирай пассажиров!
И следом за крепким мужичком они двинулись по тоннелю к выходу в город, какими-то задворками вышли к тупику хозяйственных построек, где было плотно наставлено полтора десятка иномарок, их – оказалась праворуким японским минивэном.
Погода хмурилась с утра. Мелкий дождик лениво сеял на лобовое стекло, мокрый асфальт, чахлую зелень.
Было воскресенье, а стало быть, затишье транспортных потоков самого огромного и беспокойного града России. Ширина и длина проспектов, название улиц (Неглинная, Волхонка, Малая Бронная, Сретенка, Охотный ряд, Садово-Каретная…) поражали воображение каждого впервые прибывающего, как и Евдокимова в тот далёкий памятный день. За время учёбы Евдокимов к этому быстро привык, без прежнего глазастого любопытства передвигаясь в людских потоках. Уже не поражали ни отделанные мрамором и мозаикой станции метро с бронзовыми изваяниями строителей коммунизма, ни количество соревнующихся театров, ни столичный шик ресторанов, в которых приходилось играть, ни ломившийся от обилия снеди вечно забитый покупателями Елисеевский гастроном, ни скорость распространения слухов. Москва довольно быстро надоедала (до изжоги, до наплевать на всё), но стоило уехать, и буквально на третий день его начинало тянуть к этому непрерывному движению, к погоне за ускользающей удачей, за премьерой спектакля, фильма, за потрясающей новостью, статьёй, газетным или журнальным бумом, за свежей пластинкой (как справедливо заметила Марина Цветаева, а Женя с музыкальною торжественностью воспроизвела: «Москва – Какой огромный / Странноприимный дом! /Всяк на Руси – бездомный. / Мы все к тебе придём…»). Казалось, Евдокимову не хватало какого-то механического завода, с которого начинался каждый новый день – «вставай, вставай, кудрявая… страна встаёт со славою…» А какое удовольствие доставляло радение на подпольных концертах тогдашних кумиров отечественного рока, а потом самому заводить толпу децибелами и закидонистыми словами собственных песен. И всё это когда-то была его Москва.
До Шереметьева добирались больше часа и за всё время пути ни о чём не разговаривали. Уловив в отце ностальгическое настроение, дочь не приставала с вопросами и во все глаза смотрела по сторонам. Москва в её представлении, как и самого Евдокимова когда-то, была местом больших надежд. Увы, но и тогда только через столицу можно было пробиться на большую сцену. Весь шоу-бизнес крутился тут. Только в отличие от прежних времён, финансовыми делами заправляли распорядители капитала, как, впрочем, и в остальных сферах искусства. Представители бизнеса жировали, производители культурных благ если не нищенствовали, то целиком зависели от распорядителей капитала. К ним Евдокимовы не совались, да и не с чем было пока. Дочь,