Задушевный разговор. Нина Гаврикова
в деревне, откуда я родом, была баня, топилась по-чёрному. Как-то я приехала домой с мужем. Матушка баню затопила и в дом вернулась. А Петруша решил помочь, дров подкинуть. Только было вышел из избы, как вдруг обратно вбегает, бадью[1] с водой хватает, глаза ошалелые, руки, ноги трясутся, на баню показывает и невнятно бормочет: «Пожар… Дым… Двери… Окна…» Ну, тут мы с матушкой смекнули: не видал, видно, парень, как по-чёрному баня топится. Взяла тогда я его за руку и повела показывать. Он – да и вся его семья – раньше в печи мылись.
– По-чёрному – это как? – подняла пытливые глаза Лиля.
– Да просто! У печи трубы нет, на подтопке – бак с водой, а дым выходит в отверстие в крыше, да в раскрытые окна и двери.
– Там же сажа кругом, – то ли спросила, то ли уточнила прагматичная тётя Оля.
– Без сажи не обойтись. И стены, и потолок – всё чёрное. Зато какой воздух! Словами не передать! А сажу, бывало, сырой тряпкой оботрём со скамьи и садимся, ничего в этом страшного нет. Она же как антибактериальное средство действовала.
– Я бы не пошла в такую баню, – вздёрнула и без того курносый нос Оля.
– Ой, зря! Не видали вы, девоньки, настоящей бани!
– Да и ладно, – подмигнула подругам Лиля, попробовала разговорить женщину. – А что Вы о Баннике можете рассказать?
– О Баннике-то? – вопросом на вопрос отозвалась та. Задумчиво вздохнув, начала: – Ох, я ещё девчонкой была, – может, как вы теперь. Раз с подругами в святки решили погадать. Сговорились в полночь вместе к бане пробраться. Дверь настежь распахнули и по очереди подолы задирать стали, ждали, кого какой рукой Банник потрогает.
– И что? Потрогал? – прыснули со смеха девчонки.
– Других нет, а меня коснулся: рука ледяная, шершавая.
– В общественной бане гадать не станешь. В такой мороз подолы не задерёшь, обморозишься, – насупилась Лиля.
– Видать, приглянулась Баннику, изо всех девчонок одна я замуж вышла, – тётя Дуся с силой сжала губы, – остальных война проклятая забрала. Хорошо, что меня сюда на торфоразработки послали, хоть жива осталась.
– Да-а-а, мы все здесь приезжие, – отдалась воспоминаниям Ольга Борисовна. – Комбинат хорошо заботился о рабочих. В войну карточки были: моей тётке шестьсот граммов хлеба в день положено было, мне – двести пятьдесят. Ещё и талоны на дополнительное питание давали.
– Рыжова Евпраксия Ивановна – твоя тётка? А Никитина Александра Ивановна – мать? А кто первым на посёлок жить приехал? – поинтересовалась тётя Дуся.
– Да, они самые. Первыми в тридцать втором году приехали Константин Карпов с женой, мы его дядей Костей звали, а моя тётка чуть позже прибыла. Я к ней из деревни Гуреево Кубено-Озёрского района в сорок третьем приехала. В сорок шестом мама из колхоза с двумя ребятишками сбежала к нам, даже не забрав трудовую книжку. Голод в тот год был жуткий. Неурожай страшный. Мама рассказывала: «Человек идёт, идёт, упадёт, смотришь – мёртвый лежит. Хуже, чем в войну».
– Говорят,
Бадья – большое двенадцатилитровое ведро.