Екатерина Великая. Сердце императрицы. Мария Романова
беседу Фике. – Три платья, всего три платья, позор! Медный кувшин, все мое имущество… И это не нищета? Что ж, матушка, я выдержу и это! Для меня это будут лишь первые шаги в новый мир. А вот для вас каждый из них, думаю, может превратиться в последний!»
Из Митавского замка в Ригу путешественниц, уже не неведомых никому графинь, а герцогиню Ангальт с дочерью, сопровождал пышный эскорт – драгуны с палашами наголо. Звенела промерзлая амуниция, сверкали клинки, фыркали сытые лошади, а за ними вихрилась снежная пыль. «Россия, Россия… вот какая она, Россия!» Драгуны уверенно сидели на массивных лошадях, сливались с ними в единое целое. «Должно быть, такими были кентавры из античных мифов», – подумалось мимолетно. Вскоре за широкой рекой показались угрюмый замок, шпили храмов и соборов, над острыми крышами домов плыли синие уютные дымы. Это была Рига – западные ворота России.
У городских ворот мать и дочь встретили все гражданские и военные власти – в полном составе – во главе с вице-губернатором князем Долгоруким. Обеих пересадили в парадную карету и торжественно, под гром пушечного салюта, повезли во дворец. Роскошно обставленные залы, часовые в ярких мундирах у каждой двери, барабанная дробь (опять-таки, в честь приезжих), расшитые золотом мундиры, великолепные платья, сияние бриллиантов… Когда Иоганна с дочерью на другой день отправились обедать, снова стали бить барабаны, им вторили трубы, флейты, гобои… Сказка!
Немецкие простушки еще представления не имели, что все это – присказка, по столичным российским меркам – глухая провинция.
В рижском замке, жарко протопленном, царило столь пышное оживление, что в глазах герцогини сразу и навсегда померкли краски берлинских и брауншвейгских празднеств.
– А ведь это еще только Рига, – шепнула она дочери. – Я сгораю от любопытства: что-то будет с нами в Петербурге?
Фике растерялась среди важных персон, отпускавших низкие поклоны, среди осыпанных бриллиантами дам, приседавших перед ней в величавых реверансах. Слышалась многоголосая речь – русская, немецкая, польская, французская, английская, сербская, молдавская, даже татарская. У герцогини закружилась голова от обилия золота и бархата, серебра и шелка, алмазов и ароматных курений. Палочкой-выручалочкой в этом заколдованном замке стал для приезжих камергер царицы Семен Нарышкин.
– А государыня – в Москве. Вас отвезут туда, когда вы немного отдохнете.
София была ошеломлена. При ее появлении великаны преображенцы брали «на караул», а флейты и гобои начинали исполнять пасторальные мотивы. Ей кланялись, ей оказывали почтение… Иоганна, пораженная роскошным приемом не меньше, а то и больше дочери, писала мужу: «Не могу поверить, что все это делается для меня… В Германии в мою честь еле слышно стучали в барабан, а чаще всего и того не делали…» О дочери в этих письмах не говорилось ни слова…
София Августа видела все. И все понимала.
«Смотри, Фике, вот так поступают глупцы и эгоисты, – шептали принцессе наблюдательность