Песий бунт. Константин Уткин
и вылизывал сморщенное лицо хозяина языком!! Потом прижимал уши, когда звякающий парфорс приближался к морде, чтобы помочь его надеть, гарцуя и поскуливая от нетерпения – впереди была прогулка.
Прогулка сводилась к неторопливому дефилированию под чахлыми деревцами бульвара – и болезненный рывок останавливал всякие попытки познакомиться со встречными собаками. Хозяину – доходяге хотелось сделать из пса свирепого зверя, этакую собаку баскервилей. Впрочем, если собака и не была действительно опасной, то важно было хотя бы придать ей такой вид. По бульвару медлительно тек поток собачников – и хозяин был уверен, что так и надо, поскольку с одинаковой скоростью тащились не только квадратные тетки с ожиревшими шавками, но и мужики, достаточно крепкие.
Хозяин не собирался выделяться из толпы, к тому же боялся собачьих драк, опасался, что его черно-белый красавец променяет спокойную домашнюю жизнь на будоражащий запах какой нибудь сучки…
Не то чтобы он привязался к щенку, полученному за бесплатно (бесплатным он не дорожил) скорее ему импонировало фактически безграничное ощущение власти. Над кем еще он мог возвыситься, сжав кулаки и обзываясь всяко, но боясь нарваться на кулак или финку, кого еще мог пнуть в хрястнувший бок с наслажденьем и с размаху только потому, что так захотелось? Кто бы приполз после этого на животе, искательно заглядывая в глаза, ища в перепойных отечных складках признаки улучшившегося настроения? И полу карлик, подвижный и желчный, злопамятный и одинокий мужичок с кем еще мог почувствовать себя значительным и благородным, даря ни в чем не виноватому великану прощение и угощая собранными с алкашей куриными косточками и колбасными шкурками?
Но пес рос, словно насмехаясь над умными книжками, рос без моциона, без сбалансированного питания, без выставок и дрессировки и вымахал в грузное чудище с необъятной грудной клеткой и мощными (хоть и порядком кривыми) лапами, тяжелым янтарным взглядом и отвратительным характером. Мир не был для него врагом – но и другом тоже не был. Мир казался ему чем то незнакомым, опасным и раздражающим. Знакомыми и понятными были – однокомнатная квартира с нищей обстановкой, тяжелая цепь, звякающая при каждом шаге и являющая собой продолжение квартиры, и всегда хмельной вожак, умеющий причинять боль и любящий подчинение. В массивной голове собаки не возникало даже мысли о том, что можно не подчиняться – потому что едва в щенячьем тумане, окутавшим мир, стали вырисовываться предметы, самым близким из них и самым устрашающим оказался вечно пьяный человек с хриплым и пронзительным голосом. Человек был непредсказуем и страшен, боли можно было ожидать в любой момент. Мозолистая рука, скользящая по шерсти неумелой лаской, в следующую секунду без всякой причины выкручивала ухо – а огрызнувшийся щенок был нещадно бит. Со временем в молодом животном развилась интуиция – по шагам он угадывал настроение вожака и знал, как его встречать. Плохое настроение можно было исправить бурной – хоть и фальшивой – радостью. Тогда, как правило, вожак размякал и долго всхлипывал в ухо напряженному псу, обвиняя в собственной никчемности всех на свете, кроме самого себя. Расслабляться – зная непредсказуемость своего вожака – пес не мог.
При хорошем настроении можно было подойти, махнуть ради приличия кривым хвостом и прыгнуть к себе на диван. Пьяный ли, трезвый ли – в хорошем настроении хозяин его почти не замечал, и пса это устраивало.
Пришла пора взросления. Встреченные кобели темным гребнем поднимали по спине шерсть, и человеческий тщедушный злобный лидер, воспитавший в щенке толь неприглядные качества, испытал несколько неприятных моментов, оказываясь в самой гуще собачьих драк. Мраморный дог сразу распознал преимущества своего роста и веса и пользовался ими – у многих хозяев замирало сердце, когда сплошной клубок двух тел распадался и их питомец, прижатый к земле грудью и тиснутый за холку, являл собой жалкое зрелище.
Напрасно испуганные хозяйки буравили криком воздух, напрасно хмельные мужики грозились повесить собаку на ее же собственных кишках в ту же секунду, как только кобелей растащат – Витек стоял руки в боки, приблатненно циркая слюной и цедил сквозь зубы «Давай-давай…».
Это позерство, впрочем, было рождено бессилием – что еще он мог сделать, зная, что двухлетняя громадина пьянеет от запаха крови а, опьянев, может полоснуть клыками и самого вожака? Рисковать тощими и жилистыми, но своими руками он не собирался.
На счету угрюмого великана и вздорного карлика – пса и его хозяина – было уже немало подвигов, немало хозяев таили злобу, штопая своих питомцев, и, попадись им Витек в темном переулке, то недосчитался бы он остающихся зубов.
Но, когда такая возможность представилась, обычная вражда хозяев, чьи псы попортили друг другу шкуры, оказалась пустяком на фоне надвигающихся событий.
В прошлое ушли времена, о которых видавшие виды псы вспоминали с дрожью – когда подъезжали фургоны с запахом смертельной неволи и тех, кто смог спастись от сеток, останавливали хлесткие выстрелы. Слабосильную мелочь хватали за лапы и зашвыривали в гулкое железное нутро, более крепких собак придушивали петлей и, раскрутив, чтобы избежать зубов, зашвыривали туда же. Народ возмущался жестокостью