Бойся, я с тобой. Таня Танк
в бога, ты одна можешь спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?»
Знакомая песня, правда? И «спаси», и «боготворю», и «стою на краю пропасти»… Чтобы вконец парализовать волю жертвы, спустя несколько дней Лермонтов начинает шантажировать Сушкову намечающейся дуэлью с Лопухиным. Тот же, что называется, ни сном ни духом, и полностью доверяет человеку, который называет себя его другом.
«Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный, бледный; улучил минуту уведомить меня, что Л<опу>хин приехал, что он ревнует, что встреча их была как встреча двух врагов и что Л<опу>хин намекнул ему, что он знает его ухаживанье за мной и что он не прочь и от дуэли, даже и с родным братом, если бы тот задумал быть его соперником.
– Видите ли, – продолжал Лермонтов, – если любовь его к вам не придала ему ума, то по крайней мере придала ему догадливости; он еще не видал меня с вами, а уже знает, что я вас люблю; да, я вас люблю, – повторил он с каким-то диким выражением, – и нам с Л<опу>хиным тесно вдвоем на земле!
– Мишель, – вскричала я вне себя, – что же мне делать?
– Любить меня.
– Но Л<опу>хин, но письмо мое, оно равняется согласию.
– Если не вы решите, так предоставьте судьбе или правильнее сказать: пистолету.
– Неужели нет исхода? Помогите мне, я все сделаю, но только откажитесь от дуэли, только живите оба, я уеду в Пензу к дедушке, и вы оба меня скоро забудете.
– Послушайте: завтра приедет к вам Л<опу>хин, лучше не говорите ему ни слова обо мне, если он сам не начнет этого разговора; примите его непринужденно, ничего не говорите родным о его предложении; увидя вас, он сам догадается, что вы переменились к нему».
Пока мы пребываем в эйфории и влюбленности, Неотразимый ведет против нас боевые действия, и первое его оружие на этой войне – маски. Причем, маски «высокотехнологичные», способные тонко подстраиваться по сотням параметров под конкретный объект охмурения. Жалка жизнь Неотразимого, не умеющего менять и носить маски с достаточной ловкостью. Без них на него будут смотреть как на пустое место. Что для него физически непереносимо, ведь его полностью придуманное ложное «я» нуждается в постоянной подпитке извне.
И вот он выходит к одному в образе всепонимающего друга, к другому – в обличье чувствительного, думающего, неравнодушного к прекрасному, но несколько непонятого миром человека. Вот что рассказывает Эрих Фромм об искусстве маскировки Гитлера:
«Этот терзаемый страстями человек был дружелюбным, вежливым, сдержанным и почти застенчивым. Он был особенно обходительным с женщинами и никогда не забывал послать им цветы по случаю какого-нибудь торжества. Он ухаживал за ними за столом, предлагал пирожные и чай. Он стоял, пока не садились его секретарши. Шрамм пишет: „В кругу приближенных к нему людей бытовало убеждение, что шеф проявляет заботу об их благополучии, разделяет их радости и печали, что он, например, заранее думает о том, какой подарок человеку будет приятно получить на день рождения…“
Роль