Переплетение жизненных дорог. Илья Бахмутский
в ворохе этих цветных платков, необъятных юбок, парчовых жакетов и шитых золотом шалей… Мишка дико закричал:
– Отдай ребёнка-а-а! – и рванулся к ней, но старуха крепко держала его руку. Тогда он со всей силы бросил карты ей в лицо, одновременно рванув руку, вывернулся и кинулся на цыганку, успев каким-то чудом ухватить край белого одеяльца. Цыганка, понимая, что уже ничего не получится, отпустила уже подавший голос свёрток и со злостью с размаху саданула Мишке кулаком в ухо, что-то гортанно крикнув по-своему.
Мишка упал, не выпуская из рук уже во весь голос кричащего Сашеньку. Через мгновение он уже был на ногах, намереваясь убежать и спрятаться в подъезде. Но тут острая боль огненной плетью хлестнула ему по животу – это подскочивший цыганёнок полоснул его сапожным ножом. Не успев толком осознать случившееся, он с ужасом увидел, как цыганёнок опять замахнулся с намерением полоснуть его по лицу, но тут что-то влепилось тому прямо в глаз, и он, жалобно вскрикнув, схватился двумя руками за лицо. Инстинктивно оглянувшись, Мишка увидел рыжего Севку, с которым он только что играл в карты и который с начала всей этой кутерьмы сидел с открытым от удивления ртом. И вот сейчас он стоял на столе с рогаткой в руке, куда деловито закладывал очередной камень. Тут подскочил второй цыганёнок с обломком доски в руке и ударил Мишку, целясь в лицо. Но тот успел увернуться, и удар пришёлся в плечо. В тот же момент Севка точно всадил камень циганёнку в ухо, секундой позже дико закричала соседская девчонка, только что вышедшая из дверей подъезда и на глазах которой развернулась эта скоротечная битва.
– А-а-а, ма-а-ма, Мишку уби-и-ли, – заверещала она пронзительным голосом.
Толстая цыганка, перекрывая этот шум, опять что-то громко крикнула по-своему и, схватив своих раненых пацанов, кинулась к выходу со двора. Остальные тётки бежали к подворотне, хватая по дороге в охапку своих детей, и через минуту во дворе остался только окровавленный Мишка с ребёнком на руках, Севка с заряженной, готовой к бою рогаткой и визжащая девчонка возле подъезда. Тут с треском отворилось окно на первом этаже и на подоконнике показался с топором в руках дядя Гриша, который вывалился во двор с криком:
– Всех, гады, щас порублю-ю-ю-ю! – и начал носиться туда-сюда, при этом крича: – Хто-о-о? Где-е-е? Выходи-и-и!
Из одежды на дяде Грише были только синие семейные трусы, и его нетвёрдый, заплетающийся бег, безумный взгляд, всклокоченные волосы – всё это придавало ему вид не столько страшный, сколько комичный. Наверное, вчера он принял столько, что проснуться на работу сегодня уже не мог, а разбудил его детский крик, и ключевым было слово – «убили». Контуженный в конце войны под Берлином, он часто неадекватно реагировал на какие-то отдельные слова или фразы. Но в данном случае его помощь очень бы пригодилась, не опоздай он на каких-то пару тройку минут.
Дверь подъезда широко распахнулась, и из него выскочила тётя Дуся, дяди Гришина жена.
– Стой-чертяка-старый-ты-кого-рубить-собрался-то-пор-отдай-говорила-хватит-пить-вчера-ты-ж-без-штанов-перед-людьми-срам-то-какой! –