Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник). Камо-но Тёмэй
бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Очарование печалью вещей
Весною – рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.
Летом – ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза…
Осенью – сумерки.
Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две – спешат к своим гнездам, – какое грустное очарование!..
Пару лет тому назад кто-то из поклонников Сэй-Сёнагон затеял симпатичный эксперимент: на протяжении года публиковал в «Живом Журнале» «Записки у изголовья» (их как раз триста с небольшим), начав с этой, самой первой записи («Весною – рассвет») и вплоть до последней, где бывшая фрейлина повествует о том, как ей досталась в подарок стопка бумаги наилучшего качества и как исписанная ее беглыми заметками тетрадь случайно попала в чужие руки и стала достоянием публики, стала книгой на все времена.
Френды у японской писательницы подобрались столь же пестрые, как аудитория ее книги. Для кого-то «Записки» стали подлинным открытием (однако и эти читатели догадывались, что перед ними отнюдь не новинка), но большинство, конечно же, давно знали и любили Сэй-Сёнагон. Они просто не смогли отказать себе в удовольствии прочесть ее текст вновь как в первый раз. Такого эффекта живого присутствия, непросохших чернил не даст нам, пожалуй, никакая другая книга. Много ли мы знаем текстов, которые можно прочесть вторично, как будто читаешь впервые? И уж вовсе нет подобных «Макура-но соси», которые можно читать, словно только что написанные. А перед нами лирический дневник, которому тысяча лет, который даже в его родной стране большинство читателей познает в современных комментированных переводах, мы же – и вовсе через посредство совершенно иного языка, в чуждой графике.
Сэй-Сёнагон золотым ключиком отпирает для нас японскую прозу тысячелетней давности. И входя в эту прозу с ее разнообразными жанрами – записки, дневники, мемуары, сказочные и придворные романы, – мы благодарны тем, кто на другом конце Земли, в такой глубине времен, словно бы ждал нас, терпеливо и сочувственно примеряясь и к нашим понятиям, к нашим потребностям.
Удивительное свойство старинной японской прозы (обретенное и современными японскими писателями) – ее безобманность. Никогда не разочарует наших ожиданий: в меру далека и удивительна, чтобы увлечь (о да, эти авторы сочувствовали законному праву читателя на удивление, наивный детский «интерес»), и так «похожа», так родственна, что дух захватывает. Эти книги читаются на двух уровнях – непосредственного впечатления (облака, рассвет, светлячки, вороны, хорошая бумага, шелковый наряд) и прозреваемой за всем сути: непреложного единства человеческого рода, всего сотворенного. Близость далекого, тем более ошеломляющая, что и свое-то подчас ускользает. Наверное, лишь в таком совпадении с «далеким» и удается обрести «свое».
Весь круг понятий, внутри которого мы определяем себя, – Запад, Европа, белый человек, христианство (будь то Святое Писание или восходящая к христианской этике система ценностей), индоевропейская группа языков, литературная традиция, уже не то чтобы классическая, но и не без античности, – все это не так уж ригористично и жестко. Проницаемость границ и полицентричность стали сущностной характеристикой европейской (в нынешнем ее смысле) цивилизации. Европа восприимчива, ее очертания пластичны. Внутри нашей истории ареал «ойкумены», обжитого мира, ее Восток и ее Запад смещались неоднократно самым причудливым образом. У Борхеса, европейца из европейцев (в какую еще категорию зачислить аргентинского потомка англичан, итальянцев и евреев?), имеется поучительное эссе на тему «концепции Востока», где он напоминает, что для античности «Западом» была, к примеру, Северная Африка (наш Восток, ибо часть исламского мира), а Малая Азия находилась намного ближе к «центру». Мы склонны относить к политическому «Западу» Израиль, Турцию, а порой и Японию (почему бы не взглянуть на карту с другой стороны?), в то время как мусульманский Ближний Восток все более удаляется от нас.
Древний Египет, Междуречье, Персия, Индия – все они так или иначе соприкасались и с началами нашей истории, и с античностью, и со Средневековьем. Даже Китай дотянулся до Рима всполохом яркого шелка, упомянутого Вергилием и замеченного зорким аргентинским слепцом. Но Япония, да еще средневековая, остается за пределами этих концентрических кругов. На протяжении столетий и тысячелетий водораздел – Индия и Иран. К Европе Индия обращена санскритом, общностью арийской расы, мечтой всех путешественников и завоевателей от Александра Македонского до Наполеона. К Вьетнаму, Корее, Японии, собственно Дальнему Востоку Индия обращена другой своей стороной, через посредство Китая. «В ту сторону» из Индии распространяется буддизм,