Дама с рубинами. Совиный дом (сборник). Евгения Марлитт
в нижнем этаже, она бы влезла в него и прыгнула через подоконник в комнату, как часто делала из шалости, но все окна были заперты, и ставни затворены. Делать было нечего.
Готовая расплакаться, она все же мужественно сдерживала подступающие слезы. Дедушка, вероятно, пошел к фактору, который жил тут же, на фабрике. Во дворе молодая работница со скотного двора сказала ей, что фактор с женой уехали в город в возвращавшемся туда господском экипаже и что она сама видела, как господин советник отправился верхом несколько часов назад к судье в Гермелебен – там была сегодня вечеринка. Это имение было очень далеко от Дамбаха.
Боже милосердный! Что было делать бедному прибежавшему сюда ребенку? В отчаянии девочка бросилась было опять к воротам, в то время как работница вернулась в хлев. Но, сделав несколько шагов, она остановилась: бежать в Гермелебен было невозможно, это ведь так далеко! Нет, об этом нечего и думать, лучше уже ждать дедушку, быть может, он скоро вернется. Приняв это решение, девочка побежала назад к павильону и покорно уселась на пороге входной двери. Ее усталые ножки рады были отдохнуть, окружающие глубокий покой и тишина были для нее благом после быстрой ходьбы. Если бы только не стучало так в висках… Теперь, когда Маргарита прижалась к двери, боль в голове стала еще чувствительнее, и вместе с тем нахлынули беспокойные мысли. Дома давно прошло время ужина, а ее не было за столом. Ее, конечно, везде искали, и при мысли о том, что тетя Софи беспокоится, маленькое сердечко больно сжалось. Хоть бы никому не пришло в голову искать ее в Дамбахе до возвращения дедушки!
Вдруг Маргарита услышала приближение быстро мчащегося всадника. С минуту она прислушивалась, окаменев от ужаса, потом вскочила и что есть духу пробежала вокруг пруда и залезла в непроходимый кустарник, разросшийся на противоположной его стороне, около железной решетки, отделявшей сад от двора фабрики. Всадник ехал со стороны города – это был отец, он искал ее.
Девочка залезла в самую середину колючего кустарника; белое платье было теперь разорвано, ноги тонули в болотистой почве. Не обращая на это внимания, она присела на мокрую землю и вся так сжалась, словно хотела совсем исчезнуть. Затаив дыхание и крепко сжав стучавшие зубы, слушала она, как отец заговорил с высунувшейся из окна служанкой, которая сказала ему, что видела, как девочка побежала к воротам – вероятно, вернулась в город.
Несмотря на это, Лампрехт поехал в сад. Грета услышала близкое фырканье Люцифера – папа, должно быть, скакал во весь опор, – потом увидела и самого всадника. Он объехал вокруг павильона; с лошади ему был виден весь небольшой сад с его лужайками и группами кленов и акаций.
– Грета! – кричал он во все темные уголки. Всякий бы понял, что в этом крике был только страх отца, боящегося за своего ребенка, но для маленькой девочки, неподвижно притаившейся в кустах и с безумным испугом следившей за движениями всадника, это был голос человека, который, склонившись над ней в темном коридоре, собирался то ли задушить, то ли растоптать ее.
Лампрехт