Малыш и Буйвол. Михаил Кликин
как один вытащил нож, а другой перехватил пастуший посох двумя руками, и как бросились они в туман на помощь животным. Но стрела вонзилась в грудь Хариму, а короткий меч вспорол живот Рахелю. Друзья еще ползли какое-то время по мокрой зеленой траве, вместе, плечом к плечу, мешая росу с кровью, а потом скорчились в одинаковых позах: у одного в руке нож, у другого – кривой посох. Шалрой лежал без сознания и не видел, как два разбойника ловили сивую кобылу Мирха. И как неожиданно, в тот самый момент, когда бандиты уже окружили лошадь, подобрались к ней совсем близко, протянули руки к седой гриве, из слепой мглы выскользнула вдруг худая фигура – живой скелет, ожившее пугало – выхватила из рук ближайшего оторопевшего разбойника меч, махнула клинком, ткнула вора в живот, в лицо, в пах, хрипя что-то неразборчивое, частое, жуткое. Как блеснул кинжал второго разбойника, и старый Мирх рухнул на колени, так и не выпустив из рук вражеский меч…
Шалрой лежал, раскинув руки, и с рваного лоскута на месте уха тонким ленивым ручейком стекала на землю кровь.
Он пришел в себя и увидел небо.
Оно было невообразимо высоко. Настолько высоко, что, глядя на него, кружилась голова и что-то звенело в глубине черепа.
Над ослепительно белыми горными вершинами застыл сияющий диск солнца. Было жарко, привычно жарко, ожидаемо жарко, и Шалрой понял…
Туман… Ворчание… Тени… Звон тетивы, удар… Меченый…
… что ему приснился сон. Плохой сон. Страшный. Кошмар. Всего лишь.
Уже день. Где эти бездельники?
Он дернулся, пытаясь подняться, и застонал от вернувшейся боли и осознания.
Нет! Не сон! Все правда!
Он осторожно коснулся ладонью правой стороны черепа и ощутил под пальцами шершавую корку засохшей крови.
Мирх. Стадо. Рахель. Харим. Что с ними?
Он поднялся на локте и увидел их, хотя голова шла кругом и перед глазами металась целая туча черных гудящих мошек.
Телега. Разбитая бочка. Растоптанная земля. Раздавленные овцы и козы. Бесформенный теленок. Два пса. И три человека. Три тела. Двое лежат вместе, в одинаковых позах – скорчившись, прижав колени к животам, спрятав головы. И один – возле омута, на берегу – словно развалившееся огородное пугало – выпирающие острые углы, рваные тряпки, крестовина раскинутых рук. И короткий меч рядом.
Шалрой долго смотрел на тела, и в голове его было пусто.
Как же так? Вот так? Как же?..
Лицо его задергалось, перекосилось, он захрипел, задергал губами:
– От… те… те… ц-ц… от-тец…
Пополз к телу на берегу ручья. На четвереньках, шатаясь, словно раненый зверь.
– Отец!..
Осторожно тронул холодный труп, еще не веря в смерть родного человека, еще пытаясь нащупать биение жизни, почувствовать дыхание, хоть самое малое движение.
Ничего…
– Отец!.. – Шалрой навалился на грудь мертвому старику, родному любимому человеку, вечному балагуру, весельчаку. Подсунул руки под высохшее тело, приподнял, крепко обнял. Вспомнил мать, вспомнил, как она умирала. Как велела смотреть за отцом, за ее