Агент его Величества. Вадим Волобуев
будут?
Офицеры переглянулись.
– Э-э… – нерешительно протянул Штейн. – Если ваше превосходительство позволит… я бы хотел поинтересоваться насчёт финансов. Всё-таки проезд в Нью-Йорк не из дешёвых…
– Деньги получите у интенданта. Хватит и на дорогу, и на прокорм. Ещё вопросы есть? Нет? Прекрасно. Сегодня отправлю телеграмму Лесовскому, а завтра отправитесь в путь. Из каждого города, где имеется телеграф, будете сообщать о своём местонахождении. С европейцами держите ухо востро, деньгами не сорите, всё-таки казённые, ведите себя как можно скромнее. Ваша задача – доставить бумаги. Остальное, что здесь происходит, вас не касается. Это ясно?
– Так точно, ваше превосходительство, – хором откликнулись офицеры.
– В таком случае не смею вас больше задерживать. Отдохните, соберитесь с силами. О своей миссии никому ни слова. Даже товарищам по службе. Будут спрашивать – отвечайте, что командующий запретил вам распространяться об этом. И помните – вы выполняете дело государственной важности. Справитесь – государь вас не забудет. Завалите – отправлю под трибунал. И это не шутки.
Попов махнул рукой, и оба офицера вышли в коридор.
– Дело – табак, – пробормотал Штейн.
Чихрадзе посмотрел на него сверху вниз и почесал щетинистый подбородок.
– Я загляну к тебе. Надо составить маршрут пути, – сказал он с лёгким кавказским акцентом.
– Давай, – согласился лейтенант. Но в голосе его слышалась обречённость.
Семён Родионович Костенко служил по иностранному ведомству добрых пятнадцать лет. Поступив когда-то в министерство в чине сенатского секретаря, он не имел особых оснований рассчитывать на карьерный рост. Родственники его были бедны и незнатны, родители, происходившие из мелкопоместной украинской шляхты, давно умерли. Не имея капиталов, но обладая целеустремлённостью и неуёмным честолюбием, Семён Родионович решил оставаться бобылём, пока не накопит достаточно средств, чтобы содержать семью. Отсутствие личной жизни позволяло ему заняться самообразованием, а точнее, изучением английского языка. Почему английского? Да потому что французским в Петербурге было никого не удивить, а немецкий и без того являлся родным для доброй половины чиновников столичных ведомств. Англия же в то время ещё не привлекала к себе такого пристального внимания российской общественности, а потому и язык её считался второстепенным и совсем неизящным. Но Костенко видел, что именно англосаксонский мир скоро начнёт царить в гостиных, министерствах и дворцах, оттеснив прежних любимцев русского дворянства – Францию и Австрию.
Лишённый по неродовитости своей возможности посещать Английский клуб (где, как говорили, можно было услышать живую британскую речь), Костенко стал завсегдатаем кронштадского порта и петербургских кабаков, в которых собирались иностранные моряки. Там он освоил язык притонов и подворотен, научившись даже различать некоторые диалекты. Впрочем, само по