Вольное царство. Государь всея Руси. Валерий Язвицкий
мой? Полегчало ему?
– Спасибо, государь. Совсем уж с постели встал.
– У тя, Феденька, меньшой-то, Фоня, видать, здоровей? – спросила старая государыня. – Ваня-то все хворает. Ну, а как твоя Устиньюшка здравствует?
– Спасибо за ласку, государыня. Что моей Усте-то деется? Не дай бог сглазить, она всегда здорова – Афанасий-то в нее вышел.
– А сколь, Феденька, лет-то ныне сынам твоим?
– Иванушке шешнадцать, Афанасью же тринадцать, как внуку твоему, государыня.
– С похода вернусь, – усмехнувшись, молвил великий князь, – и дочкам твоим старшим и сынам твоим гостинцев привезу из Новагорода. Сей же часец, Федор Василич, давай о зле новгородском думать. Наперво изготовь ты грамоты разметные, токмо без ругания. Пиши им от меня так: «Не хотением своим дерзаю на пролитие многой крови христианской, дерзаю яз об истинном Законе Божественном, о благе Руси православной». К сему добавишь из Святого Писания о мече карающем.
Быстро достав чернильницу, Курицын кратко записал сказанное государем. Иван Васильевич, помолчав, продолжал:
– Грамоты разметные готовыми держи, а когда слать их – скажу тобе особо. Ныне же избери наипочетно посольство к брату моему и великому князю Тверскому Михаил Борисычу. Прошу-де яз по докончанию братскому на конь воссести против Новагорода, а пошто, сам ведаешь, как писать надобно. Ныне же вечером с дьяком Шибальцевым Яковом договорись, дабы ехал он во Псков и там был бы на Вознесенье Господне, двадцать третьего мая. Пусть на вече там пред всеми псковичами от меня баит: «Вотчина моя Новгород отступает от меня за короля. Архиепископа же своего хотели ставить у митрополита униата Григория. Яз, князь великий, дополна иду на них ратию, и вы, вотчина моя, псковичи, сложили бы крестоцелование Новугороду, пошли бы с воеводой моим на него ратию», и прочее, что оба порешите. Далее у меня токмо ратные дела с воеводами. Иди, Федор Василич, а утре придешь ко мне к завтраку вместе с дьяком Шибальцевым и все свои грамоты мне покажете.
За час до обеда государь возвращался к своим воеводам. Идя по сенцам княжих хором, вспоминал он труды всех великих князей московских: Ивана Калиты, Ивана Ивановича, Димитрия Ивановича Донского, прадеда знаменитого, деда своего Василия Димитриевича и родителя своего Василия Васильевича.
– Все они, – молвил он вслух, – купно с нашей церковью не токмо о Москве, а о всей Руси православной радели.
Вспомнил он беседы с Курицыным о Куликовской битве, вспомнил заветы владыки Ионы, и сердце его наполнилось мужеством и верой в себя. Твердым шагом вошел он в покой, где заседали воеводы и дьяки во главе с братом его, князем Юрием Васильевичем.
– Ну, как у вас тут? – спросил он. – Сказывай мне, брат мой.
Приученные государем излагать мысли свои кратко и быстро, выступают перед ним воеводы, а в первую очередь князь Юрий. Говорят один за другим и князь Холмский, и князь Стрига-Оболенский, и князь Пестрый, и Тютчев, и прочие все.
Слушает