Возвращение в Оксфорд. Дороти Ли Сэйерс
вечером, после того как Гарриет вызволила стонущего и сквернословящего Уимзи из недр дивана и отправила домой отдыхать – сколько позволят сердечные муки и проклятый пластырь, – она думала о том, что если кого здесь и победил рок, то точно не Питера. Он прекрасно знал старый бойцовский прием – используй силу противника против него самого. И все же она была уверена: если бы, когда он спросил “Так?” – она доброжелательно, но твердо ответила: “Мне жаль это говорить, но так и правда будет лучше”, – дело было бы кончено.
– Хорошо бы он уже занял твердую позицию, – пожаловалась Гарриет той самой подруге, что ездила с ней в Европу.
– Он и занял, – ответила здравомыслящая подруга. – Он-то знает, чего хочет. Это ты не знаешь – вот в чем все дело. Конечно, завершать отношения – грязная работа, но с чего ты взяла, что он должен делать ее за тебя, тем паче когда сам он вовсе не хочет разрыва? Что же до анонимок, просто не обращай внимания.
Подруге легко было говорить – жизнь, хоть и полная трудов и забот, не слишком ее потрепала.
– Питер считает, мне надо нанять секретаршу, чтоб выпалывала анонимки.
– Что ж, – заметила подруга, – весьма дельный совет. Но ты, разумеется, ему не последуешь – это же он посоветовал.
– За кого ты меня принимаешь? – сказала Гарриет и наняла секретаршу.
Несколько месяцев все было спокойно. Она старалась больше не ввязываться в дискуссии об уме и сердце. В подобных спорах вечно рискуешь затронуть личные вопросы, а на этом поле Питер, с его живостью ума и самообладанием, легко обыгрывал ее, сам оставаясь неуязвимым. Пробить его броню она не могла, разве что с помощью совсем уж грубых приемов, но Гарриет начинала бояться своих вспышек ярости.
О Шрусбери ничего не было слышно. Только однажды в Михайловом триместре в одной бестолковой лондонской газете мелькнула заметка “Студенточки лишились нарядов”, оповестившая общественность, что некто развел во дворе Шрусбери костер и сжег на нем мантии и что “хозяйка” колледжа приняла дисциплинарные меры. Новости про женщин всегда имели успех. Гарриет написала в газету язвительное письмо, указав редактору, что “студенточек” принято именовать “студентками” или вообще “студентами”, а доктор Баринг занимает пост ректора. Результатом стало только то, что в газете опубликовали другую заметку, озаглавив ее “Прекрасные школярки” и упомянув “прелестных барышень-ученых”[88].
Она не упустила случая гневно сообщить Уимзи – первому подвернувшемуся под руку представителю мужской половины человечества, – что подобного рода пошлости то и дело слышишь, когда среднестатистический мужчина берется рассуждать об интеллектуальных интересах женщин. Уимзи ответил, что от дурных манер его всегда тошнит – но чем лучше, например, журналистский обычай называть иностранных монархов просто по имени, без титула?
Однако недели за три до конца Пасхального триместра колледж вновь потребовал внимания Гарриет – на этот раз дело коснулось ее лично и потому встревожило сильнее.
Февраль,
“Прелестные барышни-ученые” упоминаются в прологе поэмы Альфреда Теннисона “Принцесса”. Героиня поэмы говорит, что хотела бы построить колледж для женщин, а герой над ней подшучивает.