Первая командировка. Василий Ардаматский
Самарин не находил себе места в тревоге за мать. В середине октября не выдержал, пошел к начальнику курсов и рассказал о своей тревоге. Спустя несколько дней начальник сообщил, что его мать эвакуирована с другими семьями чекистов на восток, что ей будут выплачивать деньги по его аттестату и он о ней может не беспокоиться.
– А можно узнать, где она будет жить? – спросил Виталий.
– А зачем? Собираетесь оттуда ей писать? – сухо спросил начальник.
Сейчас домой он не пойдет – зачем идти в пустой дом, бередить себе душу?
Утренняя зимняя Москва совсем не была похожа на ту, которую знал и любил Виталий. Опустели улицы. Много военных. Совсем не видно детей. Не убирается снег. Зрение цепко схватывало все эти непохожести на прежнюю Москву, а в душе нарастало гордое чувство – молодцы наши, не дали столицу на поругание! Погодите, может, и я успею что сделать для моей Москвы.
Виталий прошел мимо будки автомата и вдруг остановился – точно его в грудь толкнули. Позвонить Люсе? Стоп! О чем будет с ней говорить? О себе он ни слова правды сказать не может. Врать ей – не сумеет. Нельзя и встретиться. Приказ строг и ясен – не общаться ни с кем.
Он уже сделал несколько шагов назад к будке автомата и снова остановился. Люся живет в коммунальной квартире. Телефон в коридоре. Он представил себе этот коридор с поворотом, с тусклой лампочкой под высоченным потолком, с висящим на стене велосипедом. Увидел, как Люся идет из своей комнаты к телефону. И… шагнул в будку.
Люсин телефон долго не отвечал. Наконец он услышал голос соседки-старушки – почему-то она чаще других, когда звонили, подходила к телефону:
– Слушаю… Слушаю…
Виталий узнал ее голос:
– Можно Люсю?
– Нельзя, она на фронте.
– Давно?
Короткие гудки.
Вот так Люся! Вот молодец! И больше он ничего подумать о ней не смог. Вспомнил только, как она рассказывала про двух девчонок с ее работы, которые ушли на фронт, и что она им завидует, но поступить, как они, не может – не хватает характера.
Значит, хватило? Неправду она говорила про характер. Его у нее в достатке. Ну что ж, удачи тебе, Люся, там… а если раны – небольшой. Эта песня вдруг всплыла в памяти, и, повторяя про себя мелодию, Виталий зашагал дальше.
Хозяйство Урванцева, куда согласно приказу явился Самарин, размещалось в глухом переулке, в старинном доме с длиннющими запутанными коридорами, по которым он немало поплутал, прежде чем нашел нужную ему комнату.
Встретились как хорошие давние знакомые. И с этой минуты Самарин звал его Иваном Николаевичем, а тот его – Виталием.
По возрасту Урванцев вполне мог быть ему отцом. Волосы у него хоть и пышные, а с густой сединой. Глаза светло-серые, моложавые, а вокруг них, особенно на висках, – пучком морщинки. Лицо у него всегда чисто выбритое, от этого резче видны две глубокие морщины от ноздрей к уголкам рта. Когда он смеется, эти морщины точно сламываются, и тогда лицо его делается совсем молодым. Здоровьем и силой природа его не обошла. Плечистый, подтянутый, ходит легко. Самарин ни разу не видел