Ковентри возрождается. Сью Таунсенд
доме семья собралась поесть. Комната была залита светом, точно спортзал на Мэдисон-сквер. На трех предметах гостиного гарнитура умостились пятеро домочадцев. У каждого на коленях дымилась тарелка с едой. Солонка, перечница и бутылка кетчупа едва держались на подлокотниках дивана. Их внимание было приковано к телевизору. Семейство молчало. Они словно жвачку жевали. Я подивилась их готовности демонстрировать столь интимное занятие случайным прохожим.
А позади, в моей покинутой кухне, остался стол, накрытый скатертью, которую всегда стелят по средам. Расставлены четыре прибора. Ровно в середине стола – судок. Против каждого прибора современный стул из гнутых труб. Папа Медведь, мама Медведица, два подростка Медвежонка. Но мама Медведица сегодня домой не вернется.
В семейных связях есть что-то невыразимо печальное. Узы крови столь хрупки. Их так легко порвать.
Когда я бежала по тротуару вдоль мостовой с движением в обе стороны, мне показалось, что я вижу лицо мужа, который смотрит на меня со второго этажа переполненного в час пик автобуса. Но это, наверное, был другой мужчина средних лет, с мрачной физиономией и в шляпе, которая ему великовата. Теперь я двигалась навстречу потоку людей, возвращавшихся из центра на окраины. Мало кто шел в моем направлении. Да и кому нужно топать в шесть часов вечера из пригорода в центр? Разве что уборщикам или убийцам, рванувшим с окраин.
Я бежала, потому что очень боюсь полицейских. Некоторые испытывают отвращение к змеям или паукам, другие отказываются ездить на лифтах или летать в самолетах, а я избегаю полицейских. Когда я была маленькая, мне снились черно-белые кошмары про Диксона[7] из Док-Грин. Вид стража закона, одиноко прогуливающегося по залитой солнцем улице, наводит на меня ужас. Я виню родителей за этот необъяснимый страх. (Хотя теперь, в нынешних обстоятельствах, он был вполне объясним.)
Я все еще была на окраине города. Вдалеке, приближаясь с каждым моим шагом, виднелся красный кирпичный корпус больницы, где когда-то я кричала так, что лопнул сосуд в глазу, – я рожала сына. За высокой трубой больничного крематория стояла бывшая трикотажная фабрика, ныне колледж, где вышеозначенный сын получал образование в надежде на лучшее будущее.
Я пробежала детскую игровую площадку, много лет назад я качалась там на качелях, пока моя мать наслаждалась очередным визитом к врачу; она регулярно посещала великое множество медицинских учреждений. «Все-таки я хоть куда-то хожу», – приговаривала она, убирая до следующего раза в комод свое самое нарядное белье.
Гладкие деревянные сиденья качелей заменили пластиковыми нежнейших оттенков. Я села и попыталась отдышаться. Непроизвольно оттолкнулась ногами от земли и стала раскачиваться, взлетая все выше и выше. Вечерний ветерок развевал мои волосы. Я забралась на сиденье с ногами и с этой новой выгодной позиции увидела часы на башне вокзала. Я решила сесть на поезд – на любой. На первый попавшийся. Я готова была уехать куда угодно, лишь бы подальше.
Герой одноименного телесериала, добрый, благожелательный полицейский.