Время обнимать. Елена Минкина-Тайчер
на самом деле сверкал чистотой, но мужской руки явно не хватало, и Самюэль постепенно подключился к более грубым работам – разгрузке угля и продуктов для кухни, перестановке мебели, мелкому ремонту. За это фрау Шнайдер, ничего не говоря, снизила наполовину помесячную плату, что стало несказанной подмогой и избавило от поисков более дешевого жилья. Многие вовсе считали, что студент Шнайдер живет у родственников. К тому же профессор Ландау предложил Шмулику двух учеников для дополнительных занятий математикой, немного туповатых, но зато из очень обеспеченных семей.
Занятия в университете оказались потрясающе интересными! Эдмунд Ландау, известный своей безжалостной строгостью и убийственной критикой, до удивления благоволил талантливому и усидчивому русскому студенту, всерьез обсуждал с ним свои идеи и даже обещал подключить к новой теме. Так прошли два счастливых года. Но тут началась война.
Дальше наступал второй крупный пробел в Мусиной предполагаемой книге. Потому что папа избегал вспоминать этот период, и она запомнила только одну фразу – «лагерь для интернированных лиц».
«Больше всего на свете жаль напрасно потерянного времени», – часто повторял папа, но только в эвакуации Муся до конца поняла эти простые слова. Долгая-долгая пустота, не оставившая в ее жизни никаких воспоминаний – ни радости, ни горя, ни любви, только серые ползущие будни, прополка самодельного огорода, стирка в чужом нечистом корыте, штопка чулок, мытье полов на местной фабрике. И отвратительные злые прыщи на лбу и щеках. Рябая девка!
В лагере, непонятно за что и почему, Самюэль провел целых четыре года. Правда, профессор Ландау продолжал поддерживать отношения с бывшим студентом, присылал ему задания и учебники и даже однажды приехал проведать и привез целый ящичек печенья и длинную твердую палку копченой колбасы. Сестры Шнайдер тоже писали коротенькие письма, рассказывали о новых постояльцах и смешных случаях, но переписка все угасала и постепенно совсем прекратилась, и только Беата иногда присылала открытки с видами Гёттингена.
За четыре года произошло много разных событий, и самое горькое – умер реб Айзик. Нет, не умер, а был убит в начале восемнадцатого года заезжими бандитами, когда пытался защитить от разграбления имущество синагоги и старинные книги. Шмулику написала обо всем младшая дочь ребе, рыжая Малка, и у него мучительно сжалось сердце при виде скупых чернильных строчек, размытых ее слезами.
Но война наконец закончилась, и Самюэлю Шнайдеру разрешили вернуться в университет. Самое главное, разрешили экстерном сдать экзамены за два пропущенных года! Еще два он наверстал к лету 1920-го и тут же принялся за первую диссертацию.
Муся честно прочла несколько статей о немецкой математике в послевоенной Германии и выписала для себя, что в двадцатые годы берлинская школа все больше стала отличаться от гёттингенской, и если в первой отдавали предпочтение чистой математике, то во второй, при