Капут. Курцио Малапарте
чтобы стоять на почетной трибуне, принимая парад и глядя на марширующих в рваных башмаках и с ржавыми ружьями солдат.
Солдаты смотрели на меня, поджав губы.
– После войны, – сказал я, – все пойдем к маршалу Антонеску добывать себе сапоги.
– И к dòmnule Гитлеру, – сказал солдат.
– И к dòmnule Муссолини, – сказал другой.
– Конечно, и к Гитлеру, и к Муссолини тоже, – сказал я и спросил капрала: – Сколько могут стоить сапоги Гитлера?
Все рассмеялись, потом вдруг, не знаю почему, повернулись к пленному. Тот сидел, забившись в угол, и буравил меня своими раскосыми, мутными глазами.
– Ты дал ему поесть? – спросил я капрала.
– Да, dòmnule capitan.
– Неправда, поесть ты ему не дал, – сказал я.
Тогда капрал взял со стола миску, наполнил ее чорбой и подал пленному.
– Дай ему ложку, – сказал я, – суп нельзя есть руками.
Все следили за капралом, как он брал со стола ложку, протирал ее пальцами и протягивал пленному.
– Спасибо, – сказал пленный по-русски.
– La dracu, – воскликнул капрал, что значит «пошел к черту».
– Что вы собираетесь делать с пленным? – спросил я.
– Нужно передать его в Балту, – ответил капрал, – но здесь никто не проезжает, главная дорога в стороне, придется вести его пешком. Если сегодня не проедет какой-нибудь грузовик, завтра поведем его в Балту пешком.
– Вы бы скорей пристрелили его, ведь так? – сказал я капралу, пристально глядя на него. Все рассмеялись и посмотрели на капрала.
– Нет, dòmnule capitan, – ответил капрал, слегка покраснев, – не могу. Нам нужно отвезти его в Балту. У нас приказ доставить хоть одного пленного. Нет, dòmnule capitan.
– Если поведете его пешком, надо вернуть ему сапоги, нельзя дойти до Балты босиком.
– О, босиком можно дойти хоть до Бухареста, – сказал, смеясь, капрал.
– Если хочешь, я отвезу его в Балту на моей машине. Дайте мне одного солдата сопровождения, и я отвезу его.
Капралу мысль понравилась, остальным тоже.
– Поедешь ты, Григореску, – сказал капрал.
Солдат Григореску нацепил патронташ, взял стоявшую у стены винтовку (патронташи были французские, большие и плоские, винтовка тоже французская, системы Лебеля, с длинным треугольным штыком), снял с гвоздя ранец, повесил его через плечо, плюнул в землю и сказал:
– Пошли.
Пленный сидел в углу, уставясь на нас своим мутным взглядом.
– Пойдем, – сказал я ему по-русски.
Татарин медленно встал на ноги, он оказался высоким, с меня ростом, нешироким в плечах человеком с тонкой шеей. Он шел за мной, пригнувшись, рядовой Григореску следовал за ним с винтовкой наперевес.
Поднялся сильный ветер, небо было твердым, тяжелым, как чугунная плита; похожий на гул реки шум пшеничного поля поднимался и затихал вместе с ветром; время от времени раздавался треск в зарослях подсолнечника при хриплых пыльных порывах воздуха.
– La revedere,