Логопед. Валерий Вотрин
заступники.
В трактире Рожнов и Молостнов тут же принялись спорить о параграфе 211 – так ли нужно его упразднять. Молостнов, как казалось Рожнову, втайне сочувствовал ему и разделял его взгляды. Но не давали покоя Молостнову въедливость и законопочитание. Из-за них он потерял сон. Иногда посреди ночи он вскакивал с постели и начинал расхаживать по комнате.
– Ваня! – шептала ему с постели жена. – Чего ты? Опять законы?
– Законы, Маша, законы, – сурово отвечал Молостнов, продолжая думать. Жена вздыхала. Она не понимала его. Из закона дом не построишь, шапку не сошьешь. Чего беспокоиться-то? А Молостнов все думал – о том, как бы лучше букву подправить, где бы слово передвинуть. Исполнение законов волновало его. Много лет он втайне составлял перечень пробелов к основным орфоэпическим законам, и за эти годы накопился у него многостраничный список поправок. Все потерянные запятые и двоеточия отыскал Молостнов, обнаружил массу опечаток, искажающих смысл соответствующих правовых актов, увидел просчеты, и огрехи, и ляпы. А тут еще этот параграф 211. Сколько снов из-за него не досмотрел Молостнов.
– Что ты, Ваня? – просыпалась жена.
– Да, видишь, параграф 211 этот, – отвечал Молостнов, сутулясь.
– Опять? – спрашивала жена.
– Опять.
– Ну, ты о 210-м подумай, – подсказывала жена, – или о 208-м. Авось, успокоишься.
– Да что 208-й, – отмахивался Молостнов. – С ним-то все в порядке. Спи, Маша.
И продолжал расхаживать по спальне до самого утра. О законе горела его душа.
В трактире Шмитт выпил рюмочку, тут же заснул, и пришлось его отправлять домой на такси. Потом Рожнов и Молостнов заспорили. Веселье в трактире Диколаева только разгоралось. Из соседнего отделения, где пили неудачливые кандидаты, неслась заунывная песня:
А я буковку, а я буковку
А все выговавиваю.
А та буковка, а та буковка
А да не выговавивается!..
Бодрые половые носились по трактиру с подносами.
– Не могу я позволить этого, Юра! – строго говорил Молостнов. – Чего-чего, а этого не могу. Все-таки 211-й параграф, не какой-нибудь 216-й.
Юрий Петрович кивал и почему-то улыбался. Он охмелел. Веселое бунташное настроение овладело им. Хотелось отменить все параграфы и остаться голым, гордым и незащищенным, как громоотвод. И Молостнова почему-то было жалко. До того, что хотелось подлить ему еще. И Рожнов подливал ему, не забывая и себя. Беззаботно опьянел Юрий Петрович.
Домой он возвращался через площадь. Было совсем темно. Неземная стужа воцарилась в городе с приходом ночи. Во мраке стояли темные дома. Только на площади горели костры для обогрева озябших караульных. «А холодно вот так-то на посту толчать, – безмятежно думал Рожнов, одетый в теплую шубу. – Особо не поглеешься».
Анна Тимофеевна заботливо встретила его, приняла шубу. Усталый какой, измучился, видать, за день. Юрий Петрович, сполоснув руки и лицо, подошел к клетке