Улисс из Багдада. Эрик-Эмманюэль Шмитт
американские обещания лились дождем, провизия тоже, толпе хотелось забыться и ликовать, так что в день, когда на площади Фирдоуси свалили статую Хусейна, многие из нас плакали и вопили от счастья.
Вместе с этими тридцатью тоннами, рухнувшими на землю, обратились в прах тридцать свинцовых лет. Тирания закончилась. Я и мои товарищи шли прямиком в будущее – свободное, демократическое, лишенное произвола. Я орал до потери голоса, выкрикивал все лозунги, предложенные нашим юным восторженным глоткам. Несмотря на массовое присутствие пехотинцев и иностранной прессы, мы братались. О, как мне не терпелось увидеть Лейлу и рассказать ей про все, что произошло!
В восемь вечера, заключив в объятия больше людей, чем за всю предыдущую жизнь, стерев ладони в кровь оттого, что колотил палкой по статуе деспота, оросив счастливыми слезами множество незнакомых плеч, я нехотя покинул атмосферу эйфории и направился в квартал, где жила Лейла.
Подойдя ближе, я сразу понял, что произошло.
На месте дома зияло пустое пространство, полное пыли и черного дыма. Здание было снесено разрывом снаряда. Остались только разбросанные камни, куски штукатурки с клочьями обоев, цементная пыль и искореженная арматура, тянувшая к небу уродливые пальцы.
– Лейла!
Я бросился к завалу и изо всех сил стал кричать ее имя:
– Лейла!
Я опросила зевак, обежал соседние магазины, зашел в ближайшие дома.
– Лейла!
Ее не было нигде.
В панике я вернулся к руинам и вырвал лопату из рук спасателя.
– Лейла!
У меня за спиной раздался голос:
– Лейла умерла, сударь.
Обернувшись, я увидел тощего сторожа с седыми усами, который сто раз видел, как я провожаю Лейлу домой.
– Ибрагим?
– Да, господин Саад. Когда все произошло, я сидел в кафе напротив. Вы знаете, Лейла с родителями жила на четвертом этаже. Именно туда попала ракета. Этот этаж вспыхнул и обрушился первым.
– Это… это точно?
– Мне очень, очень жаль, сударь.
Он опустил голову, сломленный горем.
Неподалеку на улицах слышались радостные крики, музыка и хлопки петард в честь падения бронзового Саддама. Закат, медлительный и золотистый, нес свежий ветер с гор, и счастливый Багдад собирался танцевать всю ночь напролет.
3
– Как мне оплакивать ее, если я не видел ее мертвой?
Смущенно покашливая, отец пытался справиться с волнением, прежде чем ответить. Я продолжал:
– Я холоднее камня. Я ничего не чувствую, ни о чем не думаю, ничего не хочу.
– Выпей чаю.
Чтобы не перечить ему, я нетвердой рукой принял чашку.
В доме не раздавалось ни звука. Я знал, что эта тишина ненастоящая, – по логике вещей мать и сестры должны были таиться в соседней комнате, сдерживая дыхание, приникнув ухом к стенке и надеясь, что отец подберет нужные слова. В течение трех недель со смерти Лейлы я лежал пластом