Фонарь Диогена. Мария Брикер
самостоятельно сын славного народа был не в состоянии. Напился Илюша не с радости, а с горя. Несмотря на все мучения и отличные ответы Никиты, победить тупую неповоротливую машину совкового образования у них не получилось – все оценки в дневнике Верховцева остались прежними. Учителя не пожелали признать свои ошибки. Директор принял сторону педагогов, лишь одну поблажку сделал: довольный собой, снисходительно похлопал Шахновского по плечу и пообещал из комсомола его не исключать. Однако Илья милостыню от директора не принял и заявил бабушке, что собирается по собственному желанию выйти из рядов ВЛКСМ, потому что больше не верит в идеалы коммунизма и светлое будущее. Бабушка на подобный финт внучкб отреагировала стойко: в обморок не упала, лишь побелела, как мел. Мировая бабушка была у Ильи, она с самого начала знала, чем дело закончится, но внука поддерживала во всем. Поддерживала, хотя Верховцев чувствовал, что она побаивается их товарищества и особой симпатии к нему не испытывает. Слишком разными они были – интеллигент Илья и он, грубый нечесаный громила из бедной семьи, в поношенных штанах и стоптанных ботинках. Но в тот день, как ни странно, ее отношение к Никите вдруг резко изменилось, она приняла его и одобрила его дружбу с внуком. Никита впоследствии пытался анализировать этот факт и предположил, что, возможно, бабушка Шахновского почувствовала в Никите своего, потому что опасные заявления Ильи о его разочаровании в идеалах коммунизма были восприняты Верховцевым без всякого столбняка и проявлений первобытного страха, а с достойным пониманием сути вещей.
Никита помог бабушке Ильи привести внучкб в чувство под холодным душем, уложил его в постель, и затем они вдвоем спокойно отправились пить чай с вишневым вареньем, словно ничего не случилось. Когда пришло время прощаться, бабушка Ильи пригласила Верховцева погостить на их даче – это была не ответная любезность с ее стороны, а выражение искренней признательности хулигану. Никита, поборов неловкость, согласился: дачи у него не было, париться в душной Москве, обнищавшей летом на ровесников, не хотелось, и последним веским и довольно противоестественным для Никиты аргументом в пользу его согласия стало то, что Никита не мог оставить Шахновского одного: почувствовал какую-то непонятную ответственность за его судьбу. Морской узел, которым связал их директор школы, а может быть, и не директор вовсе, а сам Илюша Шахновский или что-то другое, необъяснимое, принятое называть словом «дружба», – порвать этот узел им так и не удалось.
То лето просто душило жарой. Солнце выпаривало канавки, сушило траву, розовые кусты и зачатые прохладной весной плоды ароматной антоновки и белого налива. На кустах потели ягоды красной смородины и крыжовника, осыпалась на землю спелая малина, горчили огурцы – от недостатка влаги. Спасение от зноя можно было найти лишь на уютной веранде и на пляже, рядом с озером, но юное сердце Никиты полыхало огнем даже в тени. Это был редкий случай, когда Софья Павловна