Жизнь – вечная. Наталья Горбачева
всю мою дальнейшую судьбу. Взыграл во мне авантюристический мой дух, послала я куда подальше ленинскую идеологию с «тремя источниками и составными частями марксизма», вспомнила про Марксов «Капитал» и ринулась в капиталистки… Тогда это было ругательное слово.
Иван Всеволодович оказался деканом. В кабинете с белыми гипсовыми головами он спросил:
– Чем занимаетесь?
– Учусь…
– Угу… – задумался он. – На промэке?
– На промэке, – согласилась я.
На промышленно-экономическом факультете, на промэке, универа учились, как считалось, девушки красивые, в основном блондинки… то есть недалекие девицы, которые, однако, хотят выйти замуж за хорошего парня.
– Ну что ж… Сможете два раза в неделю по четыре часа?
Я молчала, потому что настроилась на ежедневный труд – за двадцать рублей.
– Нет, но если будет трудно, мы сократим, – стал уговаривать декан. – Понимаете, мы так нуждаемся в натурщицах, у нас только старые бабушки, профессионалки, которые начинали еще при царе Горохе. И вот одна умерла вчера… А таких свежих приятных лиц – днем с огнем…
– Почему же к вам не идут? – удивилась я.
– Не знаю, – ответил декан. Прищурился и добавил: – Несвободные люди у нас. Советские…
– То есть, я не советская…
– Что вы, что вы, я не это хотел сказать… – Он замахал руками. – Даже не знаю, что ответить. Не идут, и все! Не покидайте нас, прошу, Наташа… Рубль в час, хотя бабушкам по семьдесят копеек платим. Не бойтесь, на ваш промэк не сообщим.
– Надеюсь… Только раздеваться я не буду, – твердо сказала я.
– Нет-нет, голая натура – это совсем другие расценки. Мы вас в исторический костюм нарядим, – прищурился декан, разглядывая меня. – А можете прямо сейчас? Осталось полтора часа, запишем вам полный день.
– Четыре рубля?
– Да-да-да! – Он открыл дверь кабинета и крикнул: – Евстигнея, бегом!
Будь я маленькой девочкой – это был бы самый счастливый день моей жизни – одели меня так же нелепо, как рисуют принцесс эти самые маленькие девочки. В примерочной Евстигнея подобрала какой-то очень сложный костюм, к которому полагался головной убор с пером. Кажется, убор был мужского рода. В таком виде я зашла в класс. Юнцы ахнули.
Дело, оказывается, было не в самом наряде, а в игре красок, света и тени, золота и серебряной парчи. Старшекурсники писали меня маслом.
Что касается самой работы… Я быстро поняла, почему в натурщицы народ не рвался. Помимо всего прочего, простоять в течение четырех академических часов застывшей в одной позе – это не каждому под силу. Перерывы, конечно, были – три по пять минут. Преподаватель живописи, увидев меня, долго придумывал позу и на радостях придумал стоять, склонившись в глубоком реверансе.
Через пару недель я зашла в кабинет декана и сказала, что не могу работать. Иван Всеволодович подумал, наверно, что я шантажирую его и ответил со строгостью:
– Но больше рубля мы не можем платить. Аппетит приходит во время еды,