Повитель. Галина Прудникова
каждой затяжки смакует янтарное пиво:
«Алексей, успокойся! Не ной, подтяни-ка соплю…
Нет обид никаких… Лелекай – человек терпеливый.
На земле не имею – на небе такую куплю.
Значит, кончилась служба? Кухлянку примерь-ка, Алёха.
Будет память от чукчи, возьмёшь на большой материк.
Вы – на тёплое море, а чукче и дома неплохо.
Чукча к тундре привык, и к холодному морю привык».
Я – с охапкой подарков – растроган, соплив и заплакан.
Лелекай две ладони к груди: всё в душе сохраню.
Вытирая слезу, он ворчит: «Непогода, однако…»
И уходит в ярангу – поближе к живому огню.
Мне почти пятьдесят… Стёрлись в памяти сказки Чукотки,
Но одна не забылась, как будто услышал вчера —
На границе стихий на мгновенье задержится лодка,
И, всплывая наверх, ищет в небе затерянный рай.
Там, наверное, месяц свисает ажурным лукошком,
У яранги собака – как ветер, быстра и легка.
Там по россыпям звёзд, как по зарослям спелой морошки,
Бродит чукча-пастух – добродушный старик Лелекай.
АМАЗОНКА
«Амазонкам привет!» – старый слесарь блистал эрудицией,
Появившись в палате – защёлку чинить на двери.
Осадить за обидный намёк? Не пристало в больнице…
И силёнок в обрез у одной из «мифических жриц»…
Амазонка? Пожалуй. По жизни – охотница-лучница.
Сколько пущено стрел – с каждой новой добычей острей.
Но оставлен колчан – впредь охотиться вряд ли получится.
Сорок прожитых лет – ни любви, ни семьи, ни детей.
Нестерпимая боль. И вопрос – ну, кому я, ущербная?
Перед сном димедрол, и считать не придётся до ста.
…А наутро – на тумбочке нежная веточка вербы.
Продолжается жизнь. Скоро Пасха. Попробуем встать…
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Старый дом над рекой. Выше окон сирень.
У колодца журавль тянет шею скрипучую.
В три ступеньки крыльцо – козырёк набекрень,
вдоль забора калина лохматыми тучами.
Тут своим чередом продолжается жизнь —
наперстянка цветёт, рассыпаясь напёрстками,
и соседка бежит:
– Погоди, покажись!
Дождались, наконец-то, красотку заморскую!
Тихим стоном встречает просевшая дверь —
я ступаю под своды печального таинства.
Этот дом для меня – мир духовных потерь,
и напрасно душа оправдаться пытается.
Вспоминаю – в лампадке искрился огонь —
у старинной иконы, годами намоленной.
Жмётся к стенке софа. Строгий бабкин закон —
ни сидеть, ни лежать на софе не дозволено.
– Принимаешь гостей?
– Не могу отказать.
Ни хозяйка, ни гостья – залётная птица я…
Взгляд раскосый, прищур, та же зелень в глазах.
И за годы болотная тина не выцвела!
Первых