Три сестры и Васька. Владимир Арсентьевич Ситников
огрызается:
– Знаешь, сколько я до тебя уже перевязал?!
Поковылял Родя в полевой госпиталь. Сначала вроде шёл, на винтовку опирался, а потом сил не стало, пополз. Кое-как доколдыбал до санитарной палатки. Операцию надо делать, а у них обезболивающего лекарства нету. Родя говорит врачихе:
– Режь, доктор, не плачь. Я выдержу.
Выдержал. Подлатали, да опять на передовую.
Горемыка-солдат твой дед Родион. И в Венгрии воевал, и в Польше освобождал города от фашистов. А когда до Берлина – немецкого главного города оставалось всего 80 вёрст, опять ранило его. Минных осколков впилось в него несчётно. Тут уж увезли в далёкий тыл и домой-то он уж после Победы вернулся через полгода.
Василиса слушала о дедушке Родионе и представлялся ей усатый солдат в погонах и бабушка Луша ещё молодая, а отца-то ещё не было.
Случались в Зачернушке и невесёлые истории.
Как-то под осень надумали сыновья отправить подружку бабушки Луши Акулину Арефьевну в город Киров в дом престарелых. Велели соглашаться. А то изба осела, в пазы дует. Ремонтировать такую рухлядь одна трата сил и денег. Да и никто не возьмётся. Новый дом не по средствам. А сами сыновья – чернильные души – в офисах сидят. Топор давно не видали. К себе в город брать мать на житьё – снохи против. Да и сама Акулина Арефьевна не согласна. Зачем обременять. Пока внуки маленькие были, она там нужна была, а теперь лишняя.
– Нет старухи, дак купил бы, есть старуха, так убил бы, – говорила сама Акулина Арефьевна.
Ехать в дом престарелых ей не хотелось. Сначала встала на дыбы. Останусь в деревне, палкой гоните, не поеду, а потом сникла. Сидела она в день отъезда на крыльце рядом с плетёной коробицей, куда уложила всё, что считала нужным взять с собой, и утирала углом платка глаза: «Милая деревня, милая улица, прощай!»
– Ты уж не казнись. Попривыкнешь. Народ там тоже вятский, – утешала её баба Луша, а Дарья Кочерыга, как всегда, нашла своё утешенье для Акулины Арефьевны.
– Чо ты слёзы до пят распустила, Арефьевна. Поди, кавалера там заведёшь. Есть там заводные старички с усами вроде Будённого или Чапаева.
Акулина Арефьевна замахала руками:
– Уймись, – и ещё сильнее заплакала. – Думала ли, что сраной метлой из своей избы почётную-то колхозницу выметать станут.
Приехавшие на машине двое сыновей деловито заколотили досками окна, навесили замок на двери. Один заглянул в плетёную материну коробицу.
– Зачем такая рухлядь? – принёс из машины чёрную сумку на молниях, вытряхнул из коробицы одежду, платки, свернул колобом, засунул в сумку. Коробицу выбросил в крапиву через прясло.
Акулина Арефьевна затряслась в плаче:
– На память хотела взять. Тятенька сам плёл.
– Позориться только, – оборвал её сын.
Старухи скорбно смотрели на эту сцену, но вмешиваться не посмели. Семейное дело.
А когда