Найти то, не знаю что…. Ланиус Андрей
и, как правило, нахожу их. Часы я нашел, а вас могу сдать в полицию, хоть сейчас. И хотя случай этот давний, но крупные неприятности вам обеспечены, гарантирую. По крайней мере, тетушка господина Виноградова долго еще будет стыдить вас на всю коммуналку. Впрочем, есть вариант…
– Какой же? – с живостью отозвался Усиков.
– Можно посчитать, что часы вы действительно нашли и собирались вернуть владельцу лично в руки, но так уж вышло, что ваши пути более не пересекались. Вы не украли эту вещицу, вы ее нашли и хранили у себя. Часы я у вас, конечно, изыму прямо сейчас для передачи владельцу, – с этими словами Пережёгин опустил находку в карман своего жилета. – Вам же могу объявить устную благодарность за бережное их хранение. Но в ответ на мою уступку вы должны будете откровенно ответить на мои прямые вопросы. Предупреждаю, при первых же признаках лжи, а я чую ее даже в самых малых дозах, наша милая беседа заканчивается, и я возвращаюсь к первому варианту.
– Я согласен, согласен, вот вам крест!
– Можете что-нибудь добавить к моей версии?
– Разве лишь то, что картина именовалась «Банковский мостик», и что Омельев буквально навязал ее Виноградову, когда тот уже находился у парадной двери.
– «Банковский мостик»? – переспросил Пережёгин.
– Сам слышал, как Олег по ходу их беседы пару раз именно так называл свое творение. Я ведь химик, и у меня хорошая память на всякого рода термины и названия. Кстати говоря, я собственными глазами видел эту картину у Олега днем раньше, когда заходил на минуту проведать его. Приятный взору городской пейзаж, но на стенах висели и другие, на мой вкус, более живописные полотна. Не возьму в толк, отчего Олежка решил спасти от сожжения именно «Банковский мостик».
– Вы были свидетелем той трагедии, что произошла на следующий день?
– Нет, клянусь! В тот день я ездил в гости к родственникам. Вернулся домой уже к вечеру, когда тут всё закончилось. Почти все соседи столпились в коридоре и обсуждали это ужасное происшествие. Бедный Олег! Он ведь и раньше устраивал подобные акции, сжигал десяток, ну, дюжину картин, которые считал неудачными. Поймите, с его стороны это было нечто сродни эпатажу. Конечно, по ходу этих актов сожжения он впадал в некий транс, но всё же контролировал, как бы из глубины подсознания, свои действия. Он ведь считал себя гением, ни больше ни меньше. Я, конечно, заглянул в тот вечер в его комнату. На этот раз он не оставил ни одной картины, ни единого эскиза, даже карандашного наброска. Он уничтожил весь свой творческий багаж и нелепо погиб сам. Сомневаюсь, однако, что с его стороны это был акт суицида. Понимаете, Олежка страшно боялся малейшей боли, даже уколов, боялся высоты, и решиться на прыжок с моста, конечно ж, не мог. Не тот характер. Может, его кто-нибудь подтолкнул? Умышленно или случайно. Не напрасно ведь полиция снова начала ворошить эту историю.
– Какую историю? – вкрадчиво поинтересовался Пережёгин.
– Ну, как же! Буквально