Капуцины. Дмитрий Красько
дождавшись, когда обед подойдет к концу (чтобы недавние смутьяны успели выговориться, излить друг другу горести и тоску, а значит, возбудить в душе недовольство), он вошел в столовую в сопровождении четырех гвардейцев и с упреком вопросил:
– Что ж вы, быдло – совсем своего князя ни во что не ставите?
В столовой воцарилась гнетущая тишина. И в этой тишине почти физически ощущалось, как наэлектрилизовывается атмосфера, как возмущение захватывает присутствующих. Когда быдлом их величал князь, это было еще в какой-то мере приемлемо, хоть и обидно. Но услышать подобное от Бахала, который, собственно, и сам являлся быдлом, оказалось куда обиднее. Тем не менее, проявив чудеса выдержки и хладнокровия, обедающие попытались не реагировать на провокацию. Только старпом, с недавнего времени исполнявший обязанности капитана, а, следовательно, главный из присутствовавших, уточнил:
– Что ты имеешь в виду, быдло?
Бахал стал пунцовым от гнева, но решил не размениваться на мелочи – перед ним стояла задача куда более серьезная, чем простой обмен оскорблениями.
– Владетель предупреждал вас, чтобы вы не собирались толпой? Или слова владетеля для вас – пустой звук?
– Вообще-то, здесь не толпа, а коллектив, – возразил старпом, – который собрался, чтобы пообедать. Ты что-то имеешь против обеда, Бахал?
– Имею! – заявил тот. – Если этот обед противоречит воле князя!
Это прозвучало настолько по-дурацки, что люди за столом стали обмениваться красноречивыми взглядами. Словно говорили друг другу – из желания выслужиться бедняга телохранитель совсем разума лишился.
Но Бахал не лишился разума. В душе он ликовал – ведь именно такой реакции и добивался. Теперь даже сами мятежники не смогут сказать, что он действовал по злому умыслу, а не руководствовался излишним рвением.
– Прошу прощения, – едко попросил старпом. – Может, объяснишь нам, как обед может противоречить воле князя? Или, во славу владетеля нам нужно уморить себя голодом?
– Вы прежде жрали в своих каютах, – грубо отозвался Бахал. – И ни один из вас с голоду не издох. Так что я настоятельно рекомендую вам возобновить эту практику.
И снова грубость не возымела действия. Слишком уж настороженно, к досаде Бахала, вели себя протестанты после казни Хаддада. И тогда он прибег к последнему, решительному и решающему, средству. Повернулся к гвардейцам и небрежно приказал:
– Разгоните это стадо по их стойлам.
Охранников было четверо против почти четырех десятков обедающих. И они не торопились выполнять приказ, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Что ни говори, а когда впереди маячит перспектива схватиться одному с десятком противников, боевой задор куда-то улетучивается. И даже оружие уже не кажется надежным подспорьем.
Приказ, конечно, был неразумным. Но он тоже являлся частью плана. Поэтому Бахал повысил голос и грозно насупился:
– Ну?!