#Этюды_21_века. Ирина Лазарева
стала вспыльчивой и нервной настолько, что способна была прийти в ярость от любого глупого слова. Дети не могли это объяснить, но подсознательно чувствовали, что с ней нужно быть на чеку, ведь самая пустяковая мелочь могла вывести ее из себя.
Но тогда я еще ничего не знала о ней и убеждала себя, что мне показалось: и про боязливо кривлявшихся детей, и про строгого вида учительницу. Мне хотелось радоваться, как я привыкла радоваться в День Знаний. К тому же, у меня были дела поважнее: нужно было внимательно изучить лица девочек и понять, с кем можно дружить.
Между тем мама привлекла внимание одноклассников и учителя. Среди женщин сорока лет, одетых в старые выцветшие вещи, неухоженных, с волосами, завитыми химией, которые так не шли их простым, не накрашенным лицам, моя мама выделялась. Она была высокой, статной и стройной, потому что одна из первых после перестройки стала мучить себя всевозможными диетами. Губы алели жгучей помадой, очки ее были в необычной яркой оправе, которая увеличивала и без того большие глаза. Прическа была уложена высоко, по моде 90х, а костюм ее, бежевый, с золотой цепочкой вместо пояска и пуговиц, один из многих ее удачных приобретений, был невероятно красивым и стильным. И хотя в действительности она была одного возраста с другими мамами, выглядела она моложе.
В те золотые годы детства я по-особенному любила каждую черточку в ярком облике мамы, любила ее горделивый взор, и в то же время лучившуюся через эту оболочку стиля и красоты – скромность. Она словно стыдилась своего превосходства над остальными и пыталась скрыть его, что у нее почти получалось. И мне было отрадно, что она везде любима, везде притягивает взгляд.
Тогда же многие дети стали спрашивать, чья это мама, и мне показалось в тот день, что я могу стать популярной благодаря их восхищению ею.
Вечером, когда я вернулась домой, мама рассказывала о своем впечатлении об учителе и детях. И вдруг она зачем-то сказала, что узнала одну девочку среди них – Вику – и что она была копией своего отца, а тот год назад ушел от них к любовнице.
– Помнишь тетю Таню, которая работала у нас в коттедже штукатурщицей? – спросила мама.
– Да, помню, – сказала я.
Мама не часто разговаривала со мной, она была все больше занята либо работой, либо личной жизнью – встречами с друзьями. Оттого я ловила каждое ее слово, и каждое слово было для меня изречением мудрости.
Лишь только она сказала про тетю Таню, как я сразу вспомнила фигуристую, чуть полноватую, невысокую женщину, совсем не похожую на маму, но все равно очень красивую. Полнота не портила ее, а делала еще более женственной, а главное, она совсем не расходилась в талии, отчего ее нельзя было назвать толстой. В движениях ее было что-то мягкое и кошачье, и сама она вся завлекала к себе, к общению с ней. Я еще тогда думала, когда она работала у нас: зачем нам такая красивая женщина в доме? Мне было немного страшно за маму, за папу. Я боялась чрезмерной, бившейся через край притягательности тети Тани.
– Вот