Голая королева. Белая гвардия – 3. Александр Бушков
такие умные: на трех балконах дома напротив Мазур сразу высмотрел чернокожих в штатском – и один из них, ничуть не скрываясь, разглядывал собравшихся в бинокль, а другой, на балконе рядом, запечатлевал митинг с помощью видеокамеры. В соответствии с новыми веяниями, свежими ветрами демократизации доктору Мукузели без малейших препятствий выдали разрешение на митинг в заранее указанном месте, где сборище не создавало помех уличному движению и каких бы то ни было неудобств мирным обывателям. Но если уж повеяло демократией, никто не вправе запретить мальчикам штатского вида издали разглядывать собравшихся в бинокль и вести съемки, демократия – она для всех…
Никак нельзя сказать, что зрелище впечатляло. Послушать недавнего эмигранта собралось человек двести – примерно половина интеллигентно-студенческого вида, а остальные явно из простонародья. Репортеров всего полдюжины, все, сразу видно, местные и, судя по суетливости и не особенно респектабельному виду – не из самых престижных изданий. А телекамер нет вообще – по какому-то странному совпадению ни одна не послала своих операторов (и Мазур прекрасно догадывался, как звучит имечко этого «совпадения», и в каком «совпадение» чине).
Доктор Мукузели, однако, как издали можно рассмотреть, вовсе не выглядел огорченным оттого, что не смог собрать тысячные толпы. Он прямо-таки упивался представившейся возможности наконец-то нести с трибуны народу свет истины. Интеллигенту немного надо для счастья. Живописно задрапированный в то самое катабубу, он стоял на высоком ящике с таким видом, словно держал речь с парламентской трибуны, что-то возглашая в микрофон – патетически, с горящими воодушевлением глазами, то и дело простирая руку, быть может, указывая путь в светлое грядущее, каковое настанет исключительно его трудами. Парочка больших высоких динамиков хрипела примерно так, как это было на танцплощадках в годы курсантской юности Мазура, но все же разносила речь народного трибуна довольно далеко и более-менее внятно. Собравшиеся порой разражались аплодисментами, недовольно вялыми, без бурных оваций, исходившими, сверху прекрасно видно, главным образом от слушателей интеллигентно-студенческого вида. Увы, содержание пылкой речи оставалось для Мазура китайской грамотой, он мог определить одно: доктор витийствует не на фулу или коси, а на французском.
– Не переведешь? – спросил он Лаврика.
– Да ну, – поморщился Лаврик. – Ничего интересного или достойного зацепки. Одни славословия в адрес парламентской демократии. Ну, понятно: про Папино казнокрадство талдычить уже бессмысленно, против твоей Наташки он еще явно не придумал убедительных поношений, а публично натравливать фулу на коси и наоборот – судом чревато, благо имеется в здешнем УК статеечка о публичном разжигании национальной розни. Я так полагаю, его хозяева чуть приотстали от времени и не написали ему пока что убедительных речей…
– Однако вон как аплодируют. А вон тот даже в блокнотик что-то записывает.
– Так это гнилая интеллигенция, –