Бес, смерть и я. Алина Рейнгард
по сравнению с другими мужчинами округи: он не носился как угорелый, пытаясь поднять город. А перед мужчинами столицы его плюсом было то, что дядюшка не препятствовал общению девушки с аптекарем. В столице-то её укрывали от кавалеров – понимали, что в основном всё там пахнет браком ради денег…
Когда Жанна Корибельская внезапно вышла замуж за аптекаря Вильского, пусть и порядочной семьи человека, с постоянным доходом, но уж никак не аристократа… и притом никого не позвала на свадьбу, тихонько заглянув вечером в церковь и признавшись, что ждёт ребёнка, а потому позвольте искупить грех, отче, помогите выйти за будущего отца замуж… словом, когда поднялся такой скандал, из столицы приехали Жаннины родственники, высказали ей всё, что думают, а потом лишили наследства, и дядюшке запретили помогать племяннице и её семье ну просто категорически – а заодно и сами отказались иметь с ним в дальнейшем дело, ведь дядя-Корибельский допустил связь Жанны с каким-то там аптекарем!..
А Жанна Вильская вначале чувствовала себя очень счастливой – сделала всё не так, как от неё ждали, доказала, что будет, если столичную девочку отправить на лето в глушь, – а потом её невзлюбила свекровь, моя бабушка. Папа до этого был любимый сын, и не просто любимый, но любящий, – а теперь он стал чужой, чей-то муж, совсем не мамин сын…
Я не в курсе, что там было дальше, в деталях. Папа знал, что мама и бабушка враждуют, но абсолютно не принимал всерьёз… До тех пор, пока бабушка не принесла маме какую-то полезную настойку – якобы перед родами самое то, – и у мамы не начались тяжёлые, болезненные схватки. Папа старался, как мог, но спасти любимую жену не вышло – зато спас меня и, пожалуй, на всю жизнь возненавидел. Сам понимал, что неправ, постоянно говорил: «Свенья, ты совершенно не виновата, что мама умерла, я очень рад, что спас хотя бы тебя…», но, очевидно же, убеждал себя сам.
Настойка бабушки, по папиным словам, только ухудшила ситуацию с маминым здоровьем. Папа долго не верил в это, отказывался верить сам себе, хотя и знал, прекрасно знал, что мама незадолго до смерти что-то приняла из её рук… Бабушка вынянчила меня, и я её любила, да и она любила меня тоже: я теперь была дочерью её сына, а не какой-то Жанны, ведь никакой Жанны уже нет… Но я подросла, и бабушка, в ходе приступа нежной, видимо, ко мне любви, проговорилась: «Ох, как хорошо, что я свела твою мать в могилу!..»
Папе я передала это сразу же – бабушка почему-то думала, что я ничего не скажу, или что папа и так всё знает, или что ему уже всё равно… Словом, я не знаю, что он конкретно с ней сделал, но хоронили мы бабушку уже назавтра, а папа долго рассказывал мне, что та настойка лишила меня матери – и бабушки теперь тоже лишила… Я прекрасно понимала, что бабушку таким образом убила я, рассказав всё отцу. В умных папиных книжках я достаточно рано прочла про состояние аффекта – и понимала, что отец за себя не отвечал, а вот я – очень даже…
А папа, в свою очередь, прочитал в книжках, что поднять того, кто погиб насильственной смертью, возможно.