Барическая пила. Сборник. Стихи и рассказы. Дмитрий Петрович Семишев
без суда и следствия. Страх поселился на каждой улице, в каждом закоулке поселка. Заползал он скользким, холодным чудовищем во дворы, в подворотни, запускал щупальца свои в избы и квартиры. Но никогда доселе, даже в тот раз, как очумевший от злобы матрос хотел его поджечь, никогда еще дому не было так страшно, как в тот день, когда взрывали храм. Каменная кладка храма была сроблена настолько добротно, что от взрыва заложенного под храм динамита по стенам пошли лишь небольшие трещины, да осыпалась кое-где штукатурка, обнажив местами красный, как кровь кирпич. Несколько дней стоял храм, пугая набожный народ своими открытыми, кровавыми ранами, пока не привезли из города снова взрывчатку. Но и после второго взрыва храм устоял, хотя и покосился, скорчился болезненно, уронив с маковки своей золоченый крест. Лишь с третьего раза удалось бесноватым разрушить здание храма. Сила взрыва была такой, что ударная волна прошла по всему поселку, отозвавшись неприятной, пугающей дрожью в стенах домов.
Хозяина несколько раз увозили в НКВД на допрос. Дважды проводили обыск, обшаривая все углы и надворные постройки. Стращали и запугивали. Но обошлось, не посадили.
И вдруг война. Дом помнил, как все работали, не покладая рук и не жалея себя. Как приходили домой голодные и изможденные, и сразу валились с ног. После короткого сна и пустой похлебки из картофельных очисток и горсточки муки снова уходили на работу. Особенно худо стало, когда на фронт забрали хозяина и поочередно всех четверых его сыновей. Остались в доме только жена и дочь, да детишек куча, мал-мала меньше. А чем кормить? Доходило до того, что по весне лебеду да крапиву варили и ели. Чуть легче становилось к осени, когда поспевала картошка.
А тут еще и похоронки пошли. До сих пор не ясно старому дому, как люди все это выносили в то время, если даже он, деревянный и всякое повидавший в жизни старый чурбан, и то плакал летними ночами росой на окнах, рыдал сливами и водостоками в дождливые дни, сопливил сосулями по весне от неизбывного горя и тоски по погибшим жильцам своим, особенно по хозяину. С войны вернулся только младший из сыновей.
Теперь он стал головой. Дому даже не пришлось привыкать к новому хозяину. Он был несказанно рад уже тому, что хоть кто-то из родных ему мужиков жив, что вернулся к нему, изболевшемуся душой и уставшему старику, в его теплые объятия, что наконец-то снова появились мужские, умелые и заботливые руки. Дом так истосковался по настоящему, родному хозяину, что когда тот спал или отдыхал после работы, ни одна половица, ни одна петля в дверях не скрипела, не хлопали ставни, не гудел ветер в трубах. Лишь когда новый хозяин был свободен от работы на заводе, куда он вернулся после фронта, когда у него было хорошее расположение духа и добродушное настроение, только тогда дом позволял себе проявить небольшую слабину, и то лишь для того, чтоб показать, какие за эти годы накопились неполадки и болячки. Вот рама покосилась, и дом позволял ветру немного посвистеть в щели, чтоб привлечь внимание хозяина, вот вывалился кирпич