Прозрачный дом. Алексей Левшин
утулочка…»
Что, улочка моя сутулочка!
Ты все колдуешь, мельтешишь?
А мы играем в день прогулочный,
А мы проматываем жизнь…
«Как неразборчивы чернила площадей…»
Как неразборчивы чернила площадей.
Как красен рот невыносимо, напоказ
Глотающих рябину подворотен.
И Мойки карандаш свою химическую прозу
Мнет промокашкой высыхающих людей.
И смерти в нас пчелиное скольженье,
Еще движенье, и уже закреплено
На капиллярах лыжное крепленье.
Зачем пустили мы ее?
«Над пухлой грустью шубертовских комнат…»
Над пухлой грустью шубертовских комнат,
над повестью разбуженных колонн
Несется то, чего уже не вспомним,
А вспомнит сад с раздробленным крылом.
Глаза ольхи навыкате. На бело-желтом скате
Твоих прямых – у девочек так редко – теплых плеч
Испарина. На скатерти – дорог пустых, на платье
Ромашки, капли от свечи и путаница встреч.
Там кто-то скачет.
Там, по скатерти – комками!
Там лижет тракт разбитую губу.
Там будем мы. И сто друзей, и сто прозрений с нами!
«Весь мир появился на свет…»
Весь мир появился на свет.
Как будто из песенки вышел.
В пуху осторожных примет,
С любимой распахнутой книжкой.
Вот стол, за которым вдвоем,
Земные заботы оставив,
Мы ангела тихого ждем,
А ангел наш где-то витает.
И все же порой тяжело
Быть песней в миру полновесном
И помнить, как платье твое
Мгновенно заполнило Невский.
Не проще ли, лучше, умней,
Глаза на ходу закрывая,
Стать ветками голых аллей
И снегом, который растает?
И важно мелькает в глазах
Луны незаконченный росчерк.
А жизнь ведь значительно проще,
Когда нас целуют впотьмах.
«И снег этот страшный, и зелень, и ливень, и пух…»
И снег этот страшный, и зелень, и ливень, и пух
И снег этот, снег этот страшный.
Я вас не оставлю, я в этом клянусь.
Я с вами уже расстаюсь.
И чую, что жизнь обернется
Прожорливой черною пашней.
Первая дверь на улицу с кнопочным звонком
«Крапивой пахнет тот звонок…»
Крапивой пахнет тот звонок
И вязким черносливом.
И заколачивают впрок
В грудину хлипеньких досок
Горячих ручек ливень.
Неподходящая душа.
Разбивший лоб ребенок.
Так облупляется, дыша,
Косяк. И так, спросонок,
На рынка тополиный пух —
Жаль тополей два-три в селе —
Выпархивает детский дух.
Горячий день в горячем сне.
И воздух полон гонок.
«И что-то я хотел сказать…»
И что-то я хотел сказать.
Но мысль моя как одеяло
Плыла, артачилась, сползала
И окончательно сползла.
«А впереди вспотевшее окно…»
А впереди вспотевшее окно.
Пора ложиться спать, и кто-то, нас вдевая,
Как грубый ворс сквозь нежное ушко —
В проем двери, куда-то нас девает.
Сегодня тихо. Сквозь предметы – ты.
И свадебное эхо раздается,
Оно растягивает все до чистоты,
До самого обычного несходства.
«Бездомные, как прежде, небеса…»
Бездомные, как прежде, небеса
Вернулись в дом, а этот дом был веком младше.
«Эсхил и васкеловских сосен чертыханье…»
Эсхил и васкеловских сосен чертыханье.
А там на Пресни лед засмотришься кровавый.
Собачье сердце не допущено в предбанник.
И рушится кирпичная держава.
А поезда, свистящие, как похороны.
Порос