Правовая социализация человека. Вячеслав Гуляихин
психосоциальной самоидентификации ребенка. Если же их роль не была позитивной, то особое значение тогда приобретают другие агенты социализации, которые потенциально могут оказать сильное и благотворное воздействие на недоверчивого, излишне стыдливого, неуверенного, преисполненного чувства вины и неполноценности подростка.
Можно согласиться с утверждение Д. Элкинда, что иногда лучше идентифицировать себя с наркоманом, хиппи или малолетним преступником, чем вообще не иметь своего «Я»[49]. Поскольку даже девиантная самоидентификация подростка позволяет ему достаточно четко структурировать аксиологическую компоненту своего правосознания, которую агенты правовой социализации смогут затем корректировать и перестраивать с помощью имеющегося у них набора социально-педагогических методов и средств. Если же подросток не идентифицировал своего «Я» даже на основе девиантной матрицы выбора общественных ролей, то он становится субъектом «спутанного» измененного правосознания, которое в силу слабости своей формы, изменчивости и непостоянства своих аксиолантов будет перманентно уходить в себя, ускользая от позитивного воздействия агентов правовой социализации.
В силу ряда исторических и социокультурных причин значительная часть русского народа не может определиться со своей социальной ролью, поскольку не обладает законченными формами общественного сознания. Эту особенность замечал еще Н.А. Бердяев: «Русский народ очень одаренный, но у него сравнительно слабый дар формы. Социальная стихия опрокидывает всякую форму. Это и есть то, что западным людям, особенно французам, у которых почти исчезла первичная стихия, представляется варварством»[50]. Это отличительное свойство русского народа вызывает порой сильное
раздражение у представителей других этносов. И в отличие от Бердяева, грузинский философ М.К. Мамардашвили весьма жестко оценивает этот «слабый дар формы» сознания русского человека в своей работе «Жизнь шпиона». По его мнению, в общении с испанцем русский человек становится более испанцем, чем сами испанцы, с французами – более француз, чем французы, и т. д. И кто же русский все-таки на самом деле? – спрашивает себя грузинский «шпион». И отвечает на этот вопрос анекдотом, прозрачно намекая на отсутствие общественной перспективы и наличие творческой импотенции у русских как исторического народа. «Однажды королева призывает ко двору известного комедианта и просит изобразить самых знаменитых персонажей, образы которых ему пришлось воплощать. Актер играет Дон Карлоса, Гамлета… великих любовников театрального репертуара. В конце концов, восхищенная королева просит, чтобы он представил самого себя. И следует ответ коленопреклоненного человека: «Извините, ваше величество, в личной жизни я – импотент»[51].
Определение ребенком своего «Я» и той социальной роли, которую ему суждено выполнять, еще не означает,
См.: