Исчезновение принца. Комната № 13. Эдгар Уоллес
вас понимать? – спросил Бойл, с любопытством глядя на него. – И почему вы так переживаете из-за этого?
Хорн Фишер посмотрел на него с непонятным выражением.
– Наверное, – сказал он, – потому что я – всего лишь маленький англичанин.
– Вечно вы меня в тупик ставите. Никогда я не понимал этих ваших штучек, – с сомнением в голосе произнес Бойл.
– Неужели вы считаете, что Англия настолько мала, – в холодном голосе Фишера послышались нотки волнения, – что не способна удержать человека, находящегося в нескольких тысячах миль от ее берегов? Вы много раз читали мне лекции об идеальном патриотизме, но сейчас, мой юный друг, настало время вам и мне проявить свой патриотизм на практике, и на этот раз не прикрываясь ложью. Вы, не сомневаясь в нашей правоте, говорили так, будто все и всегда у нас шло хорошо, и успех наш, прокатившись по всему миру, триумфальным крещендо воплотился в Гастингсе. Но поверьте, здесь у нас все пошло не так, и Гастингс был единственным воплощением нашей правоты. Его имя было единственным, на что нам оставалось уповать, и, клянусь Господом, оно не должно быть забыто. Еще полбеды, что кучка чертовых евреев-ростовщиков загнала нас сюда, где у Англии нет совершенно никаких интересов и где все силы ада обрушиваются на наши головы только потому, что носатый Циммерн ссужал деньги половине кабинета министров. Еще полбеды, что старый процентщик из Багдада заставляет нас сражаться ради своих интересов, но мы не сможем воевать, если отрубить нам правую руку. Единственной нашей удачей были Гастингс и его победа, которая на самом деле принадлежала не ему. Теперь этот груз ляжет на плечи Тома Трейверса… И ваши.
Немного помолчав, он указал на колодец и сказал чуть более спокойным голосом:
– Я говорил вам, что не верю в философию башни Аладдина. Я не верю в империю, которая будет расти, пока не достигнет небес. Я не верю, что британский флаг будет бесконечно подниматься ввысь, как та башня. Но если вы думаете, что я позволю этому флагу опускаться все ниже и ниже, в бездонный колодец, в темноту и позор под глумливые насмешки тех самых евреев, которые высосали из нас все соки… Нет, я не допущу этого, и ничто меня не переубедит, пусть лорд-канцлера будут шантажировать хоть двадцать миллионеров с их продажными газетенками, пусть премьер-министр женится хоть на двадцати американских еврейках, пусть Вудвиль и Карстерс скупят акции хоть двадцати рудников. Если нам все же суждено пасть, что ж, все в руках Божьих, но мы не должны раскачивать эту лодку.
Бойл смотрел на него в изумлении, чуть ли не в ужасе, во взгляде его сквозило даже отвращение.
– Иногда мне кажется, – произнес он, – что вам известна какая-то страшная истина.
– Так и есть, – ответил Хорн Фишер. – Я и сам не в восторге от своего небольшого багажа знаний и собственных выводов. Но поскольку в некоторой степени они могут уберечь вас от виселицы, я не думаю, что у вас есть основания для недовольства.
И словно устыдившись своей похвальбы, он развернулся и медленно