Хроника барона фон Дитца. Том второй. Андрей Воронов-Оренбургский
славян! Территории до Волги – это уже ваша земля…Ваших благословенных детей…Так воюйте за неё, – как за свой Фтерлянд, как за свою Великую Германию! Мы обязаны сжечь весь этот биологический мусор! Спасти цивилизованный мир от красной чумы…От русского кровожадного медведя, который столетиями не даёт спокойно жить нашей Европе. Медведя, который только и ждёт удобного случая, чтобы напасть, запустить в неё свои когти-клыки и сожрать без остатка вместе с костями…
Удар кулака, как камень, выпущенный из пращи, опрокинул Германа на лопатки, оборвал поток сознания. По полу, под испуганный визг кроватных пружин, загремела пустая бутылка, чертя круг. Удар ослепил Шнитке. Он захлёбывался хлынувшей из носа и рта кровью, хрипел, слёзы текли из его глаз, но он продолжал смеяться. Сначала беззвучно, сцепив зубы, как зёрна спелого граната, чёрно-красные от крови. Тряся головой, дрожа, что от озноба. Потом громко, всхлипывая, задыхаясь клёкотом, потом во всю грудь, раскрыв широко глаза, грохоча хохотом, брызгая алой слюной.
– Narr bekloppt! Дурак! Это тебе за пророческие прогнозы! – в побелевших, с расширенными зрачками глазах Железного Отто брызгало бешенство. Он снова ударил, севшего на край постели Шнитке. Удар оглушил его, но истеричный хохот, уже принадлежавший ему, продолжал изрыгаться, словно в нём, избиваемом, сидело другое, недоступное ударам существо.
– А это тебе от меня! Чтоб одумался…Dummkopf! Тупица! Нашёл место где каркать! Решил, если ты в СС так всё можно? « Неприкасаемый» , так?! Идиот СД, как и гестапо, не дремлет! И на фронте есть уши! А, ты, как думал? Опомнись, Генрих! Возьми себя в руки. Сам суёшь голову на топор. А, между тем, ближе и дороже тебя…здесь у меня никого нет!
Он присел рядом на край кровати, приобнял за плечо Германа и, глядя на валявшуюся на полу бутылку, процедил сквозь зубы:
– Прости, я не со зла…
Дитц больше не бил. Ждал, когда хохот утихнет. Когда, истощённый , опустошённый, Шнитке умолк, опустил голову, сплюнув с разбитых губ багряную слюну. Тогда тихо продолжил:
– Берлин, бисквитные пирожные, пузырящийся аранжат, Рождественские ёлки, сверкающие гирлянды, глазированные шары, густой запах смолянистой хвои, крашенные золотой-серебряной пудрой орехи, шоколад, бенгальские огни и конфетти… – Отто тяжело повернулся, пружинная кровать под ним взвизгнула, – с каменной тяжестью ласково опустил ладонь на костистое колено Германа. Вдохновенно продолжил:
– Лицей, зубрёжка латыни… Первые тайные уроки « французской любви» с весёлыми боннами, запах женщины, кружевные чулки…Университет и снова осточертевшие римляне, и греки, юриспруденция, риторика, философия, логика, и снова пивные погребки-гроты, и снова проделки в духе героев Боккаччо…Майн Готт! Я всё помню, Герман! Всё дорого…каждая мелочь…цвет, запах, форма…Мы были не разлей вода…Потому помни, о чём я тебе сказал. У СД, за такие разговоры, есть возможность с позором перед строем содрать с тебя погоны, лишить наград и пустить пулю в лоб, а не в спину…И я при этом ни-ичем не смогу тебе помочь,